На сцену выбежал народный квартет и спел что-то залихватское. В зале смеялись и хлопали. Затем на сцену начали один за другим выходить танцовщицы, акробаты, фокусники, жонглёры… Между столиков дефилировали несколько дам, предлагая цветы и какие-то сладости. Словом, классическое варьете.

Оставалось ждать. Чего? Я и сам не знал, только что-то предчувствовал.

В какой-то момент небольшой ансамбль, обосновавшийся в углу сцены, ожил. Барабан начал выдавать дробь: сначала тихую, почти неслышную. Это походило на приближающуюся грозу. Дробь звучала всё сильнее и сильнее. Затем барабан внезапно замолчал. В полной тишине зазвучала мягкая – совершенно особенная – музыка.

И на сцену вышла женщина. Она была сказочно прекрасна. Одета в очень пушистую шубу, судя по всему, из невероятно лёгкого, почти воздушного меха небесно-сиреневого цвета.

Женщина мягко двигалась по сцене, совершая грациозные движения руками. Её движения буквально гипнотизировали и притягивали к себе всё внимание всего зала.

Зал напрягся в молчании.

Красавица развернулась каким-то особенно изящным образом и одним незаметным движением сбросила шубу на стул с ажурной спинкой, стоявший посреди сцены. Оказавшись в одном длинном пеньюаре, танцовщица плавно перемещалась вдоль рампы, вращаясь и заставляя пеньюар обтекать её стройное тело. В такие мгновения край её тонкого и длинного одеяния касался моего лица.

Я буквально примёрз к стулу. В такой атмосфере мне бывать не приходилось: эта сладкая музыка, дурманящий аромат воздуха, полумрак и сам образ танцовщицы будоражили моё воображение. Я был весь возбуждён. Кровь прилила к моей голове. Сидевший рядом Ильяшенко громко засопел и сообщил мне сдавленным голосом, что он ещё и не такое видел в Швеции, куда ездил для изучения новых технологий в области промышленной энергетики.

Я тогда подумал: «Хорошо ему, он хотя бы в Швеции был… А я-то нигде – кроме фото в газетах и телепрограммы „Международная панорама“ – иностранную жизнь в таком разрезе и не наблюдал!»

Тем временем представление перешло в новую стадию. Красотка на сцене потихоньку скинула свой пеньюар и оказалась в купальнике. Купальник был раздельный, с нашитыми на нём монетками. Когда танцовщица двигалась, монетки издавали мелодичный звон.

В следующее мгновение неизвестно как в её руках оказалась длинная лента, с которой она принялась обходить зал. И вела себя при этом довольно фривольно. Присаживалась на колени к мужчинам, кого-то в щёчку целовала, обнималась…

Таким манером она обошла весь зал. Удостоив вниманием и наш столик: нежно погладила по щеке одного из наших югославов.

Затем схватила за руку одного из мужчин, заставила его встать из-за столика и вывела на сцену. Музыка сменила темп. Теперь это было что-то бравурное, едва ли не марш.

Женщина на сцене начала кружиться в танце с кавалером – тем самым, которого выхватила из зала. Она откровенно прижималась к нему всеми частями тела. Раскалившийся от возбуждения зал кричал. Даже мне, без знания сербского, и то было понятно, что публика требовала от кавалера содрать с партнёрши всю одежду.

Словно подчиняясь желанию зала, мужчина подцепил пальцем верхнюю часть купальника и потянул на себя. Его партнёрша на миг замерла, затем стремительно отстранилась. Купальник оказался в руках партнёра. А танцовщица резко дёрнула головой, и… Парик полетел за кулисы.

А дама… Дама оказалась мужчиной!

В зале творилось нечто неописуемое: крик, свист, аплодисменты. Кто-то из тех, кого этот трансвестит целовал, плевались с отвращением. Но в целом было весело.

Что до меня… Мне показалось, что меня обманули так, как никогда ещё в моей начинающейся жизни не обманывали. Внутри себя чувствовал опустошение.

…Утро последнего дня. Наша группа собралась в холле гостиницы. Поболтали и отправились на вокзал. Разместились в купе.

Я стоял у окошка. Было душно, и я опустил стекло.

Мимо проходили люди, царила обычная вокзальная суета. Какое-то движение привлекло моё внимание. Я увидел, что кто-то машет мне с перрона, зовёт к себе. Один был мне знаком – он был из числа наших провожающих. А второй… Его я видел впервые.

Он протянул мне бутылку коньяка. А знакомый мне югослав сказал, что его друг просит передать её моему отцу.

Я был настолько потрясён, что едва не выронил бутылку из рук. Они ещё говорили какие-то слова благодарности, что-то о войне, о жертвах…

Потом мы обнялись, и они ушли.

Поезд покинул вокзал. Потекли томительные часы ожидания встречи с родным домом.

Дома я распаковал чемодан и принялся раздавать сувениры. Маме зонт купил, с цветами, складной. И ещё – небольшой чайный сервиз. Мать и отец радовались, как дети.

А потом я достал бутылку коньяка и рассказал обо всём. И о проводах на вокзале, и о незнакомом человеке, и пересказал слова благодарности. Передал отцу бутылку…

Отец взял её, но тут же поставил на стол. Видимо, боялся обронить от нахлынувших на него чувств и воспоминаний. Я впервые в жизни увидел, как у отца задрожала щека и появились слёзы.