Заслуживает особого внимания соотношение в старомосковской ментальности книжной словесности (умозрительно постигаемого логоса) и иконописи (умозрения в красках). Из-за отрыва от классической греческой традиции и отсутствия школьного образования интеллектуальный уровень книжности оставлял желать лучшего и был простому народу чужд. Зато русские иконописцы в лице преподобного Андрея Рублева, Феофана Грека, Д. Черного, Дионисия почитались как духовные пастыри неграмотного народа. Г.П. Федотов хорошо раскрыл контроверзу словесности и иконописи: «Умозрение открывается в слове. В этом его природа – природа Логоса. Отчего же софийская Русь так чужда Логоса? Она похожа на немую девочку, которая так много тайн видит своими неземными глазами и может поведать о них только знаками. А её долго считали дурочкой только потому, что она бессловесная» [156] . Может быть, для того чтобы объединить слово и образ, рукописные книги богато и красочно иллюстрировались.

XIV–XV века называются эпохой расцвета русской святости, возрождения монашества и отшельничества, расцвета духовной культуры и искусства, средоточием которых были русские монастыри [157] . Огромным моральным авторитетом пользовались монахи и священники, праведные миряне и благоверные князья, которые впоследствии были причислены к лику святых. Подсчеты показывают, что из 545 святых, прославленных Русской православной церковью до 1938 года, 67 приходится на XIV век, 102 – на XV век, 97 – на XVI век [158] . Святым почитался человек, который за праведную жизнь, подвиг христианской любви, ревностное распространение веры, а также за страдания и смерть, принятые за Христа, после смерти приближен к Богу и прославлен Церковью [159] . Конечно, святость ценилась в то время гораздо выше образованности, предприимчивости, умственного развития. Ведь духовное творчество святых доходило до чудотворения, ясновидения, общения с Богом. Именно способность чудотворения и нетленность мощей служили необходимыми условиями канонизации, и эти качества пришлось бы включать в формулу святости, если бы такая нелепая мысль возникла у какого-либо безбожника.

Конечно, «святость» и «интеллигентность» – понятия разноплановые, но у них есть область пересечения, заключающаяся в этическом самоопределении святого и интеллигента. Это обстоятельство позволяет поставить вопрос о соотношении святости и интеллигентности в этической плоскости. Ясно, что интеллектуалы далеки от идеала христианской любви, как и маловеры-скептики, эгоисты, снобы или конформисты. Их оставим в стороне. Только интеллигенты-гуманисты, этическое самоопределение которых отмечено альтруистической озабоченностью, толерантностью и благоговейным почитанием культурных ценностей, могут приблизиться к образу православной святости при условии, что предметом их благоговения являются христианские догматы. Житийная литература показывает, что подобные фигуры не редкость в пантеоне русских святых. Несомненными интеллигентами своего времени были святые равноапостольные первоучители и просветители славянские Кирилл и Мефодий. Однако надо признать, что большинство преподобных, святителей, блаженных, благоверных князей и праведников-мирян по образованности и креативности не достигает современного им уровня интеллектного слоя.

Персонификация средневековой русской интеллигенции – задача весьма сложная, потому что мы неизбежно попадаем в зависимость от литературных источников, рисующих облик того или иного исторического лица. В древнерусский период (XI–XIII), как отмечал Д.С. Лихачев, господствовал «монументальный стиль в изображении человека», вследствие чего «все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван, а кто Василий». Поэтому судить об интеллектно-этических качествах светских и церковных владык весьма затруднительно. Только в памятниках XVI–XVII вв. встречаются более контрастные, но зато и более противоречивые словесные портреты. Например, о Борисе Годунове говорится, что он «оруженосию не зело изящен, а естеством светлодушен и нравом милостив и нищелюбив», но вместе с тем «оболганных людей без рассуждения напрасно мучителем предаваше», «и властолюбив вельми бываше» и т. д. [160]

Приведенный обзор библиотечной интеллигенции древнерусского и старомосковского поколений не является ни полным, ни всесторонним. Он носит пилотный характер, поскольку служит для проверки гипотезы о неразрывной связи интеллигентности и книжности. Исторические факты показывают, что интеллигентская образованность, креативность и этическое самоопределение начинаются с благоговения перед Книгой, а книжное наследие суть основа национальной культуры. Жизненный цикл старомосковского поколения продолжался два с половиной столетия: начавшись во второй половине XIV века, он завершился в начале XVII века Смутой, похоронившей средневековую Московию.

3.2.2. Эпоха мануфактурной книжности (XVII–XVIII вв.) складывается из трех социально-культурных поколений: допетровского, петровского и екатерининского. Поколения используют сходные коммуникационно-семиотические формы для выражения различного культурного содержания. Рассмотрим их культурно-исторические особенности.

МК-1. Допетровское поколение. XVII век, не случайно прозванный «бунташным», является «осенью русского средневековья», своеобразным культурно-историческим периодом, обладающим ментальностью, переходной от средневековой старомосковской модели к неокультурной петровской модели. В связи с этим поколение книжников «бунташного» века назовем допетровским. Допетровскую культурную элиту представляли аристократы и духовенство, вполне соответствующие нашим формулам интеллигентности и интеллектуальности – например, боярин-благотворитель Ф.М. Ртищев, искусный дипломат А.Л. Ордин-Нащокин, первый русский драматург и версификатор Симеон Полоцкий, его ученица царевна Софья, поражавшая иностранцев европейской образованностью. Центральным событием в духовной жизни допетровского поколения стал раскол русского православия, представляющий собой столкновение интеллектуальных и интеллигентских начал, воплощенных в честолюбивом интеллектуале-деспоте Никоне и консервативном интеллигенте-скептике Аввакуме.

Своеобразие духовной культуры допетровского столетия всесторонне раскрыто в публикациях академиков Д.С. Лихачева и А.М. Пащенко и является общепризнанным [161] . Существенным вкладом этого столетия в формирование российской библиосферы является становление мануфактурной книжности. Хотя продолжалось интенсивное производство манускриптов, особенно книг с красочными иллюстрациями (старообрядцы вообще не признавали типографские издания священными), русские печатники, тем не менее, выпустили в свет более 500 книг, в том числе светские сочинения С. Полоцкого, «Соборное уложение» (1649), «Учение и хитрость ратного строения», «Три чина присяг» и др. Разумеется, эти издания были адресованы интеллектному слою, ментальность которого существенно отличалась от ментальности старомосковских книжников. На ментальность допетровского поколения русских книжников зловещую печать наложила Смута (1598–1613) – первый опыт гражданской войны в России.

Причинами Смуты стали: политический кризис – насильственное и таинственное пресечение династии Рюриковичей, вызвавшее недоверие народа интригану Годунову, и подготовивший почву для самозванства нравственный кризис, превративший в обыденные явления ложь, клятвопреступления, убийства. В результате массовый менталитет «измалодушествовался», «поисшатался» и «обунташился». Смута стала суровым испытанием национального характера и интеллекта. Идеологема Святой Руси и Третьего Рима, выношенная интеллигентами-книжниками старомосковского поколения, утратила свою силу. Прежнее представление о государстве – вотчине самодержавного государя было вытеснено представлением о государстве как общенародном достоянии (государи приходят и уходят, а государство остается). Впрочем, уровень политической культуры был очень низок. Земские соборы, которые периодически созывались в первой половине XVII века, наполовину состояли из людей неграмотных, что свидетельствует о примитивности социального интеллекта. Правда, рост образованности и культурности россиян заметен во второй половине XVII века, чему немало способствовали контакты с украинскими учеными, укрепившиеся после воссоединения Украины и России в 1654 г. Украинские учителя преподавали в немногочисленных светских школах, инициативно открытых в некоторых московских монастырях. Несомненным достижением русского просвещения было основание в 1687 году Славяно-греко-латинской академии.