За окном тянулась равнина, пустая и скучная, как футбольное поле в "несезон". Мы даже села ухитрялись объезжать.
- Так ты - русский? - спросил меня Руха с каким-то одному ему понятным превосходством.
Внутренне я стушевался, но ответил вполне спокойно:
- Наполовину.
- А, да, - ухмыльнулся Руха, - ты ж говорил. - Он помолчал, затем спросил по-осетински: - Мае куыд у дае мыггаг? (И как твоя фамилия? (Осет.))
- Мама - Гибизова, - ответил я по-русски.
- А так носишь русскую фамилию, да?
- Да.
- И по-нашему ни бельмеса?
- Цъус, (Чуть-чуть. (Осет.)) - ответил я виновато.
За окном тянулась равнина, пустая и скучная, как футбольное поле в "несезон". Мы даже села ухитрялись объезжать.
- Так ты - русский? - спросил меня Руха с каким-то одному ему понятным превосходством.
Внутренне я стушевался, но ответил вполне спокойно:
- Наполовину.
- А, да, - ухмыльнулся Руха, - ты ж говорил. - Он помолчал, затем спросил по-осетински: - Мае куыд у дае мыггаг? (И как твоя фамилия? (Осет.))
- Мама - Гибизова, - ответил я по-русски.
- А так носишь русскую фамилию, да?
- Да.
- И по-нашему ни бельмеса?
- Цъус, (Чуть-чуть. (Осет.)) - ответил я виновато.
Annotation
Чигир Виктор Владимирович
Чигир Виктор Владимирович
Новобранцы
НОВОБРАНЦЫ
За окном тянулась равнина, пустая и скучная, как футбольное поле в "несезон". Мы даже села ухитрялись объезжать.
– Так ты - русский?
– спросил меня Руха с каким-то одному ему понятным превосходством.
Внутренне я стушевался, но ответил вполне спокойно:
– Наполовину.
– А, да, - ухмыльнулся Руха, - ты ж говорил.
– Он помолчал, затем спросил по-осетински: - Мае куыд у дае мыггаг? (И как твоя фамилия? (Осет.))
– Мама - Гибизова, - ответил я по-русски.
– А так носишь русскую фамилию, да?
– Да.
– И по-нашему ни бельмеса?
– Цъус, (Чуть-чуть. (Осет.)) - ответил я виновато.
Маленько не в себе был этот Руха, я это сразу заметил. Огромный парень с бычьим взглядом и неисправимым акцентом, возбужденный, отчего ненадежный. Но я сам к нему подсел, и подружиться, я понимал, стоило.
– Как приедем, надо сразу кому-нибудь нос сломать, - заявил он после недолгого молчания.
– Кому-нибудь из России?
– спросил я.
– Да. Чтобы сразу знали, КТО приехал.
– Для этого необязательно бить, - я старался казаться развязным.
– Необязательно?
– удивился он.
– Мой брат в прошлом году знаешь, сколько привез? Сорок штук.
– Сорок штук?
– переспросил я, потому что пауза затянулась.
– Да!
– приблатненно гундося, выпалил Руха.
– Еще в новой одежде прикатил на пятнадцать штук.
– И че, он все это у русских отжал?
– Они там знаешь, сколько получают?
– Нет.
– Две с половиной.
– Это потому что в горячей точке служат?
– Наверное. Но они не воюют.
– А че делают?
– Охраняют границу.
Я промолчал. Да уж. Выпало, как говорится. Охранять неизвестно кого от неизвестно чего. Кто-то откуковал свое, пришел и мой черед. Поработаю годик заменяющимся элементом в механизме, глядишь - и меня сменят...
Это я так себя успокаивал, хотя на душе скребли кошки. Еду куда-то в Дагестан. Июль. Жарко. Форма велика. Ни одного кореша в автобусе. Тридцать шесть парней смотрят друг на дружку, как волки, и знают - предчувствуют, - что вскоре волками придется становиться по-настоящему. Хотя и друзья среди них быстро нашлись. И двоюродные братья. А некоторые изловчились призваться, будучи соседями. Но это не про меня. Я здесь один. К тому же - полукровка. И даже если есть во мне эта спасительная кавказская кровь, я ее не чувствую. И они, наверное, тоже не чувствуют. Спасает то, что я их понимаю. А еще - что не боюсь. Это сбивает с толку и заставляет прислушиваться. Хотя, если честно, мне очень страшно. И очень мне не нравится это ощущение. С радостью плюнул бы на все, развернулся да и поехал бы домой. Жалко, что в нашем евклидовом мире не все так просто. Так что лучше как в той поговорке - волю в кулак, нервы в узду. Бог даст, перезимую.
– Позырь-ка, чья кружка гремит, - попросил Руха; сам он сидел у окна.
Кружка и впрямь надоела - гремела на полке у нас над головой. Может, и моя. Полчаса назад пировали всем автобусом, вот и повытаскивали казенные кружки из казенных вещмешков. Я нашел эту алюминиевую стерву и прижал чьей-то спортивной сумкой, а садясь на место, обратил внимание, что Али уже того - напоили.
Али - это сержант-контрактник, который приехал с товарищем майором "покупать" нас. Новоиспеченные срочники быстро смекнули, что подружиться с сержантом сулит большую выгоду уже тем, что можно хотя бы разузнать, в какую дыру нас везут. Он был немногим старше нас и когда узнал, что нескольким парням удалось пронести в автобус араку в бутылках из-под минералки, то расцвел и с радостью познакомился. Сначала, конечно, опасался товарища майора, сидевшего рядом с водителем, но после нескольких заходов исподтишка махнул на своего начальника рукой и просто, в открытую, подсел к выпивающим. Он был дагестанец, хотя походил скорее на казаха. "Али" его прозвали из-за фамилии - Алияров. Он служил по контракту уже пятый год.
– Там, куда вас везут, - говорил он, - очень хорошо. Все сделано по первому классу. Есть стадион, кинотеатр, спортзал с хорошим тренером по рукопашке. Не заметите, как год пролетит... Но, - добавлял он тут же, - сначала нужно остановиться в Буйнакске. Вот там плохо.
– И сколько там пробудем?
– спрашивал кто-то.
– Немного. Туда должны свезти призывников с России. Потом вместе с ними - в Бодкин.
– Куда-куда?
– В Бод-кин.
Али страдал забавным фифектом фикции - разговаривал чудовищно невнятно, так что какой там, к чертям собачьим, Бодкин, никто, по-моему, не понял. Но я заставил себя запомнить этот топоним, благо было нетрудно: Водка - Водкин - Бодкин... Впрочем, чушь все это, по-моему. Нам майор еще во Владике четко и ясно сказал: служить будете под Махачкалой. Не знаю, может, он так матерей наших утешал, они ведь чуть с ума не сошли, когда узнали, что нас в Дагестан отправляют. Единственное, что хорошо, - недалеко, можно запросто проведать. "И посылка не испортится, - заверял майор уверенно.
– Максимум - неделю идет". Ага, подумал я тогда. А гроб - еще быстрее.
В Дагестан ехали, объезжая Чечню через Ставропольский край. Можно было отправить нас поездом прямой дорогой - к вечеру были бы на месте. Но начальство решило не рисковать (или не тратиться), и поехали мы автобусом. Еще не наступил вечер, а мы даже полпути не осилили. Водитель, пожилой разжиревший осетин, почти без лба, говорил, ехать нам долго, всю ночь, и не факт, что к утру доберемся. Его старенький "Икарус" еле тащился и часто покашливал, как простуженный пес. С одной стороны, это, конечно, плохо: жара и дальняя дорога - не очень хорошее сочетание. Но большинству это оказалось в жилу - набухаться можно было основательно.