В лепестках озябшую росинку

Не терпелось в песнях обласкать.

Не завидуй, друг мой!

Этих песен

Я давно уж больше не пою:

Загубила дьявольская плесень

Чаровницу светлую мою.

Налетела злая вражья сила,

Заломила белы руки ей,

Терпеливо ждет моя Россия

Удалых своих богатырей.

А кругом змеиный шелест денег

И чужие наглые глаза.

Как же трудно этому поверить,

А поверишь – некому сказать.

И теперь познав судьбу такую,

Что вмещает вместе рай и ад,

Потому и песен не пою я,

Что в душе не лира, а набат.

Я от них стал праведней и тверже,

Словно вновь меня вскормила мать.

Ложь меня теперь не искорежит,

Суета не сможет изломать.

И теперь мой стих не гладит уши,

Он стреляет выстрелом в упор.

В подлое людское равнодушье,

В черный человеческий позор.

Борис Гунько

В объединенной партии его называли нашим «Маяковским», и все понимали, о ком идет речь. По накалу страстей его голос звучал, как набат во время беды. Его стихи – это боль, это ярость по отношению к предателям и палачам советской Родины.

Борис Гунько очень напоминал Анатолия Крючкова. Та же стать. Оба высокие, стройные, красивые, несколько разные по характеру, но близкие по духу. Они очень быстро подружились и нашли общий язык. Бесстрашные и мужественные, они шли над пропастью, крепко взявшись за руки. Узнав, что я работаю над книгой, куда войдут строки и о Гунько, мне начали звонить, и я много узнала о нем. Люди восхищались его творчеством, говорили, какой он замечательный товарищ и какой честный коммунист. Рассказывали и забавные случаи. Вот один из них.

Как-то раз, товарищи, возвращаясь с мероприятия, отправились к нему домой за материалами. Не доходя до двери, они услышали истошный кошачий вой, и, чем ближе подходили, тем он громче был. Едва Гунько вошел в квартиру, как на него откуда-то сверху свалилось это воющее чудо. Распластавшись у него на шее, как воротник, свесило ножки. Ну, прямо чернобурка! Оказалось, что это кот, крикливый, ревнивый и драчливый собственник.

Ну, прямо Форсайт! Форсайт висел у Гунько на шее и на всякий случай орал: «Не подходите близко! Это мой, мой Борис! Не подходите, а то укушу, оцарапаю! Понятно?!».

Гунько снял Форсайта с шеи и проговорил с укоризной: «Нахал бессовестный! Это же мои товарищи, а ты истерику закатил! Не стыдно?».

Кот виновато отвернул усатую мордашку, но краем глаза присматривал за своей собственностью. Вдруг Борис Михайлович что-то сказал ему на ухо, и кот, моментально взлетев, оказался на гардеробе. Еще команда, и кот, перелетев пространство, уже на книжных полках. Команды следовали одна за другой, и кот с легкостью перепрыгивал с одного места на другое. Они явно были довольны друг другом. Форсайт важничал. Весь его вид говорил: «Ну, посмотрите на меня! Видите. Какой я красавец! И шубка у меня шелковистая, и сам я не просто кот дрессированный, а кот ученый».

В жизни Гунько был общительным, веселым и озорным человеком. Но только с друзьями. Противники его знали крутым и непримиримым человеком.

Он проведал, что я работаю над книгой о Крючкове. Обиделся, что ничего ему не сказала. А не сказала потому, что сама не знала, что получится. Одно дело – писать статьи в газетах, другое – книгу. Да и занят он всегда. А когда предложил свою помощь, я обрадовалась. Об этом я и мечтать не могла.

Вскоре состоялся очередной съезд, откуда он вернулся подавленным и потухшим. Сразу осунулся и постарел. На последней встрече «революционной платформы» он произнес: «Прав был Крючков. Отсюда надо уходить». Больше платформа не собиралась. Не нужна революция верхам РКРП.

И вскоре его не стало.

В предисловии к одной из книг Гунько его близкий друг, профессор Чангли, отметила, что, окинув взглядом жизнь и деятельность Гунько, мы видим образ героя, а героизм и есть самоутверждение через самоотверженность.

Современность не располагает к размышлениям о смысле жизни. Но при чтении этой книги, дорогой читатель, осознанно или интуитивно возникает вопрос: «Жизнь, зачем ты мне дана?» И, возможно, ответ подскажет великий Гете: «Лишь тот достоин счастья и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!»