Куда идти и что искать, я не знал. Больше всего времени я провел в районе Балашихи – там много было всяких фирм, в том числе оборонных. В некоторые брали, но ни о каком жилье, даже в обозримом будущем, речь не шла. Через много лет испытал дополнительное удовольствие, узнав, что проект, в котором я участвовал («Камертон»), победил проект одной из успешных балашихинских контор, с академической поддержкой кафедры физики МГУ с профессором (тогда доцентом) Буровым.

Однажды в какой-то фирме, куда я хотел устроиться, встретился посетитель, который узнав, что я ищу, сказал: на кой ляд тебе автоматика, иди к нам – мы закупаем оборудование за рубежом и нам нужны толковые ребята. Через полгода – за границу, до этого какое-то жилье подыщем или будем оплачивать. Не знаю, насколько серьезно он говорил, но терять «специальность», которой на самом деле у меня еще не было, я не хотел.

С родителями после своего демарша я не общался – считал себя отрезанным ломтем. Жили мы пока у Нининой тетки Клаши – она отдала нам свою спаленку и кровать, а сама спала на диванчике, в комнате, ставшей проходной.

Нина с девятого класса, со времени экскурсии купавинской школы в Ленинград, хотела в нем учиться и жить. Для этого она не стала поступать в Московский вуз (училась хорошо, и проблем не ожидалось) и решила зарабатывать производственный стаж. Завод «Акрихин», на который она поступила, посылал своих сотрудников (в основном девочек) на обучение в ленинградский Химико-фармацевтический институт, обеспечивая их стипендией. Правда, после этого все равно нужно было вернуться в Купавну, но это было еще в «далеком» будущем. [11] Остаться теперь в ней без диплома и жилья рассматривалось всеми как неудача.

Мы повисли в неопределенности.

И тут, как всегда в трудную минуту, на выручку пришла мама. Не помню, письмо или телефонный звонок, но прозвучало: «Приезжайте!». Впоследствии выяснилось, что важную роль сыграла и Таня – она решительно поддержала маму.

В этот раз торжественную встречу, да еще в будний день, не устраивали. Ехали мы в трамвае одни. «Тридцатка» ходила от вокзала до Печерского моста. В начале мая в Киеве, в отличие от Купавны, было жарко. Нина куталась в теплое пальто, я пару раз предлагал снять его. Ждали, когда мама приедет с работы. Дома мама почувствовала, что у Нины жар. Измерили температуру – оказалась под 40o. Вызвали врача. Это была не простуда – токсикоз при беременности. Здравствуй, Киев!

Нина достаточно быстро поправилась. Я пошел искать работу. Да, конечно, возьмем, но сначала прописка. В паспорте стоял штамп о браке, и прописываться нужно было вдвоем.

С моим будущим коллегой Лёпой Половинкой произошла следующая история. После института он был направлен на таганрогский завод «Прибой», серийно производящий гидроакустическую аппаратуру. Его маме удалось сохранить прописку, в Таганроге у него была временная в общежитии. Там он серьезно заболел: много работал, плохо питался, открылась язва. Его оперировали – не вполне удачно. С Лёпой работала чертежница со странным именем Коза, которая стала навещать его в больнице. Она уговорила маму, врача, привезти его после больницы домой – без ухода он мог не выжить. Родительница согласилась. Лёпа в квартире задержался. Коза ухаживала за ним уже не как за больным, а как за мужчиной в соку. Лёпа, «как честный офицер», посчитал себя обязанным жениться – к восторгу верной сотрудницы. Она уговорила Лёпу, не дожидаясь окончания отработки после диплома, вернуться в Киев, а медицинские обоснования она обеспечит. Лёпу отпустили.

В Киеве Лёпа, прежде всего, стал прописывать Козу (а следовало устраиваться на работу). В милиции вежливый начальник в паспортном столе спросил, почему у него стоит временная таганрогская прописка. Лёпа бесхитростно ответил, что он там был по направлению после института. «Значит, Вы не выписались, как положено, в свое время, из Киева?». Лёпа смутился. О маминых усилиях сохранить возможность его возвращения в Киев он, может быть, и не знал. «А теперь хотите прописать и вывезенную из Таганрога жену?». Не знаю, присутствовала ли при этом Коза. Ее рыжие, выкрашенные в почти красный цвет волосы, респектабельности ей, как будущей киевлянке, в глазах начальства не добавляли. Начальник взял Лёпин паспорт и решительно перечеркнул его киевскую прописку. Без прописки нет работы. Возвращаться в Таганрог? – Но Коза не для того выходила замуж за Лёпу, чтобы вернуться домой. Помыкавшись месяца полтора без работы, Лёпа нанялся в единственное место, куда его взяли – в зоопарк, кормить зверей.

КПИ и зоопарк находятся напротив друг друга. Однажды на Лёпу наткнулся любимый профессор М. И. Карновский. Любовь была взаимной – Марк Ильич выделял Лёпу из группы. Он взял его на кафедру, но постоянной работой обеспечить не мог – прописка мешала. Но отношения кафедры гидроакустики и п/я 153, были довольно тесными. И директор НИИ, к тому времени уже Н. В. Гордиенко, взял не прописанного Лёпу на работу старшим инженером. С пропиской тоже вопрос решили – сотрудник НИИ Глазьев прописал Лёпу в генеральском частном доме своего отца на Нивках.

Эту историю я не знал, а выписали меня из Киева в 1958 году, когда я поступил в ЛПИ.

Освобожденный, как и Нина, от любой прописки, но со свежим штампом о браке, я начал искать работу. Меня тут же вернули к исходной точке – сначала прописка. Но для прописки нужно было и основание – например направление на работу, а у меня было свободное распределение. Площади трехкомнатной «распашонки» для прописки нас двоих не хватало. Папа послал меня к бабушке, которая, как он думал, знала пригороды Киева, где жили ее знакомые из сел, в том числе в собственных домах. Бабушка сказала, что за Киевом есть хутор Нивки, и там, где именно, она четко не помнила, жила до недавнего времени ее молочница. На окраинах Киева я давно не был и, хотя представлял, что там может быть, но все-таки туда поехал. Добрался с двумя пересадками. Нивки уже были «они», а не он (хутор). Застроены пятиэтажными домами, из-за которых кое-где выглядывали коттеджи. Не селян, конечно, а отставных военных высокого ранга. Правила прописки те же, что и в центре Киева.

Наш паспортный отдел там и находился – прямо на Крещатике. Я уж и не помню, зачем я туда пришел – не прописываться же. Понятно, что это было невозможно, а приемов типа «может, как-то договоримся» я и тогда не знал, и потом так им и не выучился. Кроме всего, этого «как-то» у нас и не было, да и обсуждать его прямо в паспортном столе смысла не имело. Все-таки я просунул голову в окошко и увидел капитана милиции со спокойным, внимательным лицом. Я рассказал капитану свои обстоятельства, показал документ о свободном распределении, не утаил и того, что ждем ребенка.