«Год, – думал Прохор лёжа на подушках. – Значит, всё, что случилось с женой и дочерью, – правда?», – он рассматривал трещину на потолке, вдыхая полной грудью свежий весенний ветер, врывавшийся потоками из открытого окна, и ловя чуткими ноздрями аромат распускающейся сирени.

Через пару минут послышался цокот каблучков, и в палату вбежала другая медсестра, помоложе первой и гораздо симпатичнее. Поставив на тумбочку вазу с фруктами, она принялась смахивать несуществующую пыль, бросая на Прохора кокетливые взгляды и поминутно поправляя непокорную чёлку, упрямо выскальзывавшую из-под накрахмаленной медицинской шапочки. Вскоре послышался шум шагов и небольшое помещение, где находился больной, заполнилось народом. Два врача, трое в штатском и уже подполковник Ивлев, с золотой звездой Героя на груди, который на правах старого знакомого дружески улыбнулся Прохору и крепко пожал ему руку. Один из штатских достал коробочку, другой вынул из папки лист бумаги и пафосно зачитал текст. Из всего прочитанного Прошка только понял, что его наградили орденом Боевого Красного знамени за успешно проведённую операцию. В глазах Прохора вспыхнула свеча падающего в пропасть вертолёта с десантниками, но он подавил в себе клокочущую ярость и прохрипел, пытаясь подняться:

– Служу… Советскому… Союзу!

Все начали поздравлять его, а он испытывая мучительный стыд перед погибшими ребятами, продолжал хрипеть:

– Домой бы мне, к ребёнку, к жене съездить, – и в палате сразу наступила мёртвая тишина, прерываемая всхлипываниями симпатичной медсестры. Один из штатских сурово поджал губы и произнёс, глядя почему-то в сторону:

– Этот вопрос решайте с подполковником Ивлевым, – и, неловко попрощавшись, все вышли.

А дальше, через месяц, долгожданная поездка домой, с приставленным к нему подполковником сопровождающим, абсолютно лысым, двухметровым детиной. Когда они пришли на городское кладбище, молчаливый охранник тактично отошёл в сторону, оставив Прохора одного. Он сидел за аккуратной оградкой, не сводя глаз с ужасных цифр, – дат рождения и гибели дочери. И пил из горлышка вонючую водку, а когда на выходе из кладбища его встретил сопровождающий, то с удивлением и ужасом уставился на Прошку. Виски у того были белые, а спереди, на уже порядком отросших волосах, красовалась седая прядь.

«Бог пометил!», – мелькнуло тогда в голове у телохранителя, о чём он приглушённым голосом рассказывал Ивлеву, когда они вернулись. Потом Прохор пошёл в военкомат, где пожилой усталый военком усадил его за стол, налил ему и себе по полному стакану водки, а когда они выпили не закусывая, глухим голосом рассказал, как было дело. Когда Ольга родила, военкомат взял её под свою опеку, как жену воина-интернационалиста, подарили ей коляску, привезли дров, выделили материальную помощь. Ольга пошла в магазин, оставив коляску у входа, а здесь же, на пятачке, разворачивался груженый лесовоз.

– Ну и зацепил он сучьями коляску, да под колёса! – хмурый майор махнул рукой и налил ещё по стакану. – А тут твоя из магазина, ну и того, коляску вытаскивать, а этот урод вперёд дёрнул и Ольгу под прицеп. Эта сука до такой степени пьяный был, что не заметил, как двоих переехал! – мрачно закончил военком, разливая остатки.

– Пятнашку ему дали. Кабы не этот проклятый мораторий на смертную казнь, тогда бы «вышка», а так, – и он развёл руками.

Прохор распрощался с ним и, не заезжая в посёлок, в тот же день выехал в Москву, где его встретил Ивлев и отвёз Прошку к себе на дачу.

Прохор остановился у вспыхнувшего красным светом светофора, нажал кнопку стеклоподьёмника, опустил стекло и с силой потряс головой, пытаясь собраться с мыслями перед встречей с «дедом», до дома которого оставалось не более пяти минут езды. За окном моросил противный, мелкий дождик.

«Да, не зря всю ночь плечо ломило!», – думал Беркутов, легко взбегая на третий этаж, где находилась квартира полковника.

На часах было шесть тридцать по московскому времени. В этот момент террористы закончили минировать дамбу, одноглазый Ахмет расставил посты, предоставив девушке-снайперу самой выбрать место, а старый беркут удивлённо крутил головой, с любопытством рассматривая людей, ползающих по горе.

В это же время из центра подготовки подрывников-диверсантов, расположенного на территории Пакистана, шла в Москву секретная радиограмма, которую приняла Служба Безопасности России. В радиограмме был перечислен поимённый состав группы боевиков, цель теракта и основные требования.

Полковник Ивлев положил трубку телефона и посмотрел на старые наручные часы: 5-25.

«Ну, за час Прошка доберётся на своём «крокодиле», – подумал Ивлев, имея в виду «Тойоту» Прохора, и, пройдя на крохотную кухоньку двухкомнатной, малогабаритной квартиры, налил себе крепкого чаю и задумался. Зашелестели тихие шаги, и вышла Марья Антоновна, Машка, как он звал жену, и с недоумением посмотрела сперва на старенькие ходики, а затем на мужа.

– Ты кому это звонил в такую рань?

– Да Прошке, – нехотя ответил Иван Тихонович. Он абсолютно не хотел объяснять жене, что его самого разбудил звонок дежурного из Управления Службы Безопасности и передали приказ:

«В 8-00 быть в Центре с капитаном Беркутовым в приёмной генерала, начальника отдела по борьбе с терроризмом».

– Что, опять? Господи, да когда же это закончится? – Марья Антоновна обессилено опустилась на стул и умоляюще посмотрела на полковника. – Вань, оставь мальчика в покое, дай ему отдохнуть! Он ведь ещё после Анголы не поправился!

– Он не мальчик тебе, а солдат России! Машка, ты это брось и иди спать! – рявкнул полковник и, смутившись, отвернулся в сторону. Марья Антоновна обречённо вздохнула, потому что понимала, что спорить сейчас бесполезно, и тихо вышла из кухни, оставив мужа наедине со своими тяжёлыми мыслями.

«Эх, Прошка, сынок! Права Машка, сколько же тебе досталось и когда всё это кончится?! – Иван Тихонович закурил сигарету, выпуская колечки и наблюдая за ними, уставился в окно.

Когда Прохор прибыл к ним в часть в составе желторотого пополнения, майор Ивлев поначалу не обратил на него внимания. Позже, когда он лично знакомился с влившимися в состав спецгруппы бойцами, его внимание привлекли чёрные пытливые глаза Прошки, его прямой, честный взгляд, и лишь когда он ознакомился с личными делами новичков, майор внимательнее присмотрелся к Беркутову. Отличный стрелок, всё свободное время посвящает изучению приёмов рукопашного боя, Прохор отдавал предпочтение восточным единоборствам, постоянно практиковался в метании боевых ножей и в скором времени достиг совершенства. Он метал ножи легко, словно играя, из положения лёжа, в прыжке, на звук и на шорох. Когда пришло то злополучное письмо из военкомата, подразделение уже грузилось в вертолёты, и полковник до сих пор с чувством мучительного стыда перед Прохором вспоминает, как он убирая письмо в нагрудный карман, подумал тогда: «Уж лучше погибнуть, чем прочитать такое». А потом они неслись на четырёх «вертушках» выручать гибнущее подразделение, и тогда впервые, когда Ивлев нёс на руках истекавшего кровью Беркутова к вертолёту, он заметил в его чёрных глазах странные жёлтые точки. Ивлев тогда настоял на награждении Прохора орденом, отправил с ним домой своего человека, потому что опасался за психику Беркутова, а когда встретил его на вокзале седого и повзрослевшего, с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся, отправив с Прошкой сопровождающего. Когда он привёз Прохора на дачу, Мария, его жена была там, варила варенье в большом алюминиевом тазу. Увидев вошедших, она едва не выронила ложку и с изумлением уставилась на седого Прошку своими антрацитовыми глазами.