Когда разразились события семьдесят второго года, отец Флорентино побоялся, что его приход, один из самых богатых, привлечет к себе внимание; превыше всего ценя спокойствие, он сложил с себя обязанности приходского пастыря и поселился как частное лицо в наследственном имении на берегу океана. Там он усыновил своего племянника Исагани, – по словам злопыхателей, собственного сына, прижитого с бывшей невестой, после того как она овдовела, а по мнению людей более доброжелательных и осведомленных, незаконного сына одной из его манильских племянниц.

Капитан парохода заметил священника и стал уговаривать его пройти в каюту на верхней палубе. Для вящей убедительности он добавил:

– Не пойдете, так монахи еще подумают, что вы их чуждаетесь.

Отцу Флорентино пришлось согласиться; он попросил позвать племянника, чтобы сообщить ему об этом и посоветовать не подниматься на верхнюю палубу, пока он будет там.

– Если капитан увидит тебя, он и тебя пригласит наверх, а мне бы не хотелось злоупотреблять его любезностью.

«Дядюшкины фокусы! – подумал Исагани. – Уж очень он боится разговора с доньей Викториной».

Когда отец Флорентино с поклоном присоединился к кружку на верхней палубе, там уже не осталось и следа раздражения, вызванного недавними спорами. Возможно, на общество подействовал умиротворяюще вид приветливых домиков города Пасига или же несколько рюмочек хереса, выпитых для аппетита, и перспектива хорошего завтрака. Как бы то ни было, смеялись и шутили все, даже изможденный францисканец, хотя его безмолвные улыбки больше смахивали на гримасы умирающего.

– Плохие времена, плохие! – с усмешкой повторял отец Сибила.

– Не гневите Бога, вице-ректор! – отвечал отец Ирене, подталкивая кресло, в котором тот сидел. – Ваши братья в Гонконге недурно устраивают свои делишки и скупают такие усадьбы, что позавидуешь…

– Уж это вы зря, – возражал доминиканец. – Вы просто не знаете, какие у нас расходы, да и арендаторы в наших поместьях начинают поднимать голос…

– Хватит ныть, провалиться мне, не то и я сейчас заплачу! – весело воскликнул отец Каморра. – Мы вот не жалуемся, а ведь у нас нет ни поместий, ни банков. Мои-то индейцы, доложу я вам, тоже начинают поговаривать о правах и суют мне под нос тарифы! Подумайте-ка, вспомнили о тарифах, о тарифах времен архиепископа дона Басилио Санчо, провалиться мне! Как будто с тех пор цены не поднялись вдвое! Ха-ха-ха! Разве крещение ребенка не стоит одной курицы? Но я никого не слушаю, беру, что дают, и не хнычу. Мы люди не жадные, правда ведь, отец Сальви?

В эту минуту над трапом показалась голова Симона.

– Куда это вы запропастились? – крикнул ему дон Кустодио, уже забыв о недавней стычке. – Вы пропустили самые красивые виды.

– Не беда, – возразил Симон, взойдя на палубу, – я уже повидал столько рек и пейзажей, что теперь меня интересуют лишь те, с которыми связаны легенды…

– А о Пасиге тоже ходят легенды, – вмешался капитан, задетый пренебрежением к реке, по которой он плавал и которая кормила его. – Вот, к примеру, легенда о Малапад-на-бато. Этот утес слыл до прихода испанцев священным обиталищем духов. Потом, когда в духов перестали верить и утес осквернили, на нем обосновались тулисаны; с вершины они высматривали лодки и нападали на бедных лодочников, которым приходилось бороться и с течением и с разбойниками. Даже теперь, в наше время, хоть человек и приложил к этим местам свою руку, нет-нет, а услышишь историю о затонувшей лодке, и не будь я начеку, когда мы огибали это опасное место, мы легко могли бы разбиться! Есть и другая легенда, о гроте доньи Херонимы, ее может рассказать вам отец Флорентино…

– Да ее все знают! – скривился отец Сибила.

Но оказалось, что Симон, Бен-Саиб, отец Ирене и отец Каморра ее не знают; они попросили рассказать, кто ради смеха, а кто из подлинной любознательности. Таким же шутливым тоном, каким его просили, священник, подобно няньке, рассказывающей детям сказку, начал так:

– Жил-был в Испании студент, который поклялся одной девушке жениться на ней, а потом позабыл и о клятве и о девушке. Долгие годы она ждала его, молодость ее прошла, красота увяла. И вот в один прекрасный день она прослышала, что ее бывший жених стал архиепископом в Маниле. Тогда она переоделась мужчиной, приехала сюда и явилась к его преосвященству, требуя исполнения клятвы. Но это было невозможно, и архиепископ приказал устроить для нее грот; вы, вероятно, заметили его на берегу; он весь зарос вьюнками, которые кружевной завесой закрывают вход. Там она жила, там умерла, там ее и схоронили. Предание гласит, что донья Херонима настолько была толста, что могла протиснуться в свой грот лишь боком. Она, кроме того, прослыла волшебницей, да еще бросала в реку серебряную посуду после роскошных пиров, на которые собиралось много знатных господ. Под водой была протянута сеть, в нее-то и падали драгоценные блюда и кубки. Так донья Херонима мыла посуду. Еще лет двадцать назад река омывала самый вход в ее келью, но мало-помалу вода отступает все дальше, подобно тому как уходит из памяти индейцев воспоминание об отшельнице.

– Прелестная легенда! – сказал Бен-Саиб. – Я напишу о ней статью! Такая трогательная!

Донья Викторина подумала, что ее судьба похожа на судьбу обманутой отшельницы, она уже открыла было рот, чтобы сообщить об этом, но ей помешал Симон.

– А что вы думаете об этом, отец Сальви? – спросил он у францисканца, погруженного в размышления. – Не кажется ли вам, что его преосвященству следовало бы поселить ее не в гроте, а в какой-нибудь обители, например в монастыре Святой Клары?

Отец Сибила с удивлением заметил, что отец Сальви вздрогнул и искоса взглянул на Симона.

– Это вовсе не галантно, – самым естественным тоном продолжал ювелир, – поселить в скале женщину, чьи надежды мы обманули. Как мог человек благочестивый подвергнуть ее соблазнам одинокой жизни в гроте, на берегу реки, точно она нимфа или дриада? Куда более галантно, милосердно, романтично и в согласии с обычаями этой страны было бы заточить ее в монастырь Святой Клары, как некогда заточили Элоизу [20] , чтобы время от времени навещать ее там и укреплять ее дух? Вы согласны?