Я начинаю с XIX в., с дипломатов европейской реставрации, создавших своего рода первую модель интернационального правительства – конклав великих держав, известный под названием Европейского Концерта. После поражения Наполеона государственные деятели проводили регулярные встречи с целью предупреждения ситуации, когда одна нация начинает доминировать на континенте и создавать революционное брожение, способное привести к войне. Однако вскоре в дело вступила логика тезиса и антитезиса. Если Концерт являлся реакцией на действия Наполеона, то интернационализм, как этот термин понимали в XIX в., был ответом Концерту. Собственно, само слово «интернационал», возникшее именно в то время, означало программу радикальных трансформаций и реформ разной степени и глубины, но объединенных верой (столь чуждой нашему времени) в то, что национализм и интернационализм, идя рука об руку, смогут сделать мир лучше и справедливей. Убежденные в том, что в их руках ключ к счастливому будущему, интернационалисты выступали как против консервативных дипломатов, которых презирали, так и против друг друга. Некоторые, например Карл Маркс, мечтали об объединении сил пролетариата; Джузеппе Мадзини, ненавидевший Маркса, надеялся, что республиканские патриоты сформируют мир наций. Протестантские евангелисты выступали за братство всех людей и призывали к всеобщему разоружению. Торговый класс и журналисты призывали к свободной торговле и развитию промышленности. Ученые придумывали новые международные языки, распространяли технические знания и вынашивали масштабные инженерные проекты, способные объединить человечество. Анархисты считали, что проблема заключалась в государстве, – они даже сформировали свой, просуществовавший очень недолго, анархистский интернационал. Юристы утверждали, что проблема в политиках, и настаивали на том, чтобы государства прекратили войны, а свои разногласия решали в арбитраже или всемирном суде. К концу века, когда даже представители европейских тайных полиций начали организовываться на международном уровне для борьбы с радикальным терроризмом, интернационализм стал той почвой, на которой многочисленные идеологии и политические группировки разного толка основывали свои надежды и опасения.

Этим процессам посвящены первые главы книги; далее я прослеживаю, что произошло, когда интернационализм стал доктриной влиятельных сторонников нового англо-американского мирового порядка. Идеи подкреплялись политическим влиянием, но предсказать, какую именно оно поддержит, было невозможно. Идеи стали кровью в жилах крупных международных организаций, таких как Лига Наций и ООН, в первую очередь потому, что они, в отличие от внутригосударственных структур, не вырастали постепенно. Они появлялись на свет одномоментно, а их акушеркой была война. Политические обозреватели периода между двумя войнами, убежденные в том, что политические институты должны расти органично, понимали, что сама природа этих организаций, искусственная и новаторская, представляла политическую проблему; однако они считали, что если Лига Наций сумела завоевать симпатии общественного мнения благодаря своим идеалам, то со временем она покорит и сердца людей, как это когда-то удалось империям. Таким образом, в «геноме» международных организаций оказалось заключено неизбежное противостояние между узкими интересами, которые великие державы рассчитывали отстаивать с их помощью, и идеалами и риторикой, складывавшимися вокруг них.

Фундаментальный вопрос, очевидный за таким стремлением к созданию международных институтов после 1918 г., заключался в том, зачем вообще организации наподобие Лиги – или Коминтерна, или, позднее, ООН – нужны великим державам. В конце концов, Гитлер ими не располагал, да и в целом отрицал идею международной организации; многие британские и американские политики были с ним в этом согласны. Историки, приветствовавшие интернационализм как постепенный подъем самосознания у мирового сообщества, не задавались этим вопросом; то же самое можно было сказать и об ученых, считавших международные организации просто прикрытием для интересов великих держав. Великие державы действительно всегда сопротивлялись ограничениям, чем бы они ни были обусловлены: членством в организации, законом или другими факторами. Тем не менее в XX в., как ни удивительно, ни в Британии, ни в Америке односторонность не одержала верх, несмотря на некоторые отступления в ее сторону. Британцы приняли интернационализм в 1918 г. как способ спасти империю; американцы – после 1945 г., чтобы построить свою. Иными словами, в долгой перспективе большинство политиков в Уайтхолле и Вашингтоне понимали, что такой новый способ применения власти дает огромные преимущества. Это в особенности касается американцев, чье стремление формировать новую структуру международных отношений значительно превосходило стремление их британских наставников. Участие в данном процессе сделало глобализм приемлемым для американского общественного мнения, всегда с подозрением относившегося к остальному миру. Одновременно с этим лидерство некой международной организации означало для США лишь минимальные риски ограничений, поскольку американцам всегда удавалось сочетать универсализм с исключительностью и писать правила так, чтобы они соответствовали американским интересам, а в противном случае на Америку не распространялись. Поскольку прочие страны желали участия США практически на любых условиях, такие двойные стандарты воспринимались терпимо.

После создания ООН и ее агентств американская политика приобрела легитимность, а ее распространение по миру США практически ничего не стоило. От них потребовались разве что некоторые инвестиции политических капиталов; организация контроля за международными органами и их персоналом поэтому стала – и остается – жизненно важным политическим вопросом. Когда были обнародованы сведения о том, что японский дипломат Юкия Амано в 2009 г. в конфиденциальной беседе заверил представителя США в том, что «он полностью на стороне США по всем стратегическим позициям» – Амано на тот момент являлся кандидатом на пост генерального директора Международного агентства по атомной энергии, – удивление вызвала разве что их огласка, но никак не содержание [5] . Однако вашингтонских политиков нельзя считать лицемерами, использующими интернационализм исключительно как прикрытие для американских интересов. Напротив, откровенность была главным смазочным веществом всего этого механизма, который не смог бы функционировать без глубокой убежденности в том, что ценности американского либерализма совпадают с общемировыми.

Точно так же отнюдь не все страны покорно согласились с желаниями американцев: многосторонние институты, как показывает история большинства из них, нелегко поддаются контролю со стороны одного государства. Недостаток покорности всегда был самым убедительным возражением против них и в пользу односторонности; он же стал главной причиной отчуждения Америки от ООН в 1970-х гг. и последующего ее разворота к Всемирному банку, Генеральному соглашению по тарифам и торговле и МВФ. Тем не менее в целом удивительно быстрое распространение американского влияния по всему миру после 1945 г. было бы невозможно без помощи и прикрытия целого спектра международных институтов, возникших в тот период. Они сыграли относительно небольшую роль в решающий момент борьбы за Европу в ходе холодной войны – между 1946 и 1949 гг., – однако их значение стало очевидно, когда борьба против коммунизма обрела глобальные масштабы. В особенности это можно сказать о двух периодах: 1950–1960-х гг., когда остро встала тема развития, и 1980–1990-х гг., с их неолиберальной экономикой (тогда США использовали международные организации для утверждения своих глобальных амбиций, простиравшихся далеко за пределы традиционных опасений за национальную безопасность, характерных для любой крупной страны в период радикальных социальных трансформаций). Описывая эти события, я постарался избежать сползания в историю международных институтов, неизбежно подразумевающую скучные описания бюрократических баталий и бесконечно множащихся комитетов и агентств. Историки зачастую путают слова, планы и намерения с реальными действиями. Я же постарался связать возникновение международных институтов с реалиями баланса сил и продемонстрировать, как доминирующие государства XX в. встали на путь международного сотрудничества и что это означало для них и для всех остальных. Сегодня мировая политика стала более разнообразной и всеохватывающей, чем была когда-либо, и любой, кто пытается в ней разобраться, быстро теряется в путанице невнятных терминов, скрывающихся в бюрократическом тумане. В мире есть военные альянсы (например, НАТО или ЗЕС), межправительственные организации классического типа, от ООН до специальных агентств, таких как МОТ, ИКАО, Международный уголовный суд, Всемирная организация здравоохранения и Генеральное соглашение по таможенным тарифам и торговле, региональные органы (Совет Европы, Еврокомиссия, Организации Американских и Африканских стран), постимперские клубы, такие как британское Содружество или Международная организация сотрудничества франкоязычных стран мира, псевдополитические объединения наподобие Европейского союза и регулярные конференции саммитов, например Большой двадцатки. Нельзя также игнорировать огромное количество неправительственных организаций различного толка, многие из которых ныне играют более или менее официальную роль в формировании мировой политики.

Политическая картина, и без того на редкость запутанная, вот-вот усложнится еще больше. Технические инновации изменяют жизненно важные сферы международного сотрудничества, в частности способы функционирования рынков или ведения войн. В более фундаментальном смысле эпоха западного доминирования в международной сфере быстро близится к концу, а ей на смену приходит гораздо более сложный глобальный баланс сил. По мере того как новые государства, такие как Бразилия, Индия, Индонезия и Китай, получают все больше власти и влияния, история, которую я здесь излагаю, постепенно переосмысливается с точки зрения Второго и Третьего мира. Я предпочел сосредоточиться на европейских и американских действующих лицах, которые были в первую очередь ответственны за создание институционного и концептуального аппарата интернационализма. В момент обострения споров о целях и долговечности наших международных институтов лучшее понимание того, как мы пришли к такой ситуации, может быть весьма полезно. Сегодня даже язык, который мы используем, говоря о положении в мире, отражает путаницу в наших мыслях и намерениях. Что такое «правление»? Что представляет из себя «гражданское общество»? Существуют ли в действительности неправительственные организации? История развития идеи о мировом правлении если и не дает ответов на эти вопросы, то, по крайней мере, указывает на некоторые опорные пункты.

Эта книга во многом является продуктом Колумбийского университета. Уже благодаря своему расположению он прекрасно отражает отношения между интернациональными институтами и национальной властью; ни в одном другом месте мне не удалось бы получить столько помощи и поддержки от коллег и студентов, обладающих огромными знаниями в данной области. В первую очередь я хочу поблагодарить тех, кто полностью прочел рукопись, за их щедрую помощь: это Майкл Алацевич, Мэтью Коннели, Маруа Элшакри, Николя Гуиот, Даниель Иммервар, Мартти Коскенниеми, Томас Мини, Сэмюел Мойн, Андерс Стефансон и Стивен Вертхайм. Я также очень много узнал от Алана Бринкли (вместе с которым прочел очень увлекательный курс лекций), Деборы Коэн, Вики де Грациа, Дика Диркса, Кэрол Глюк, Жана-Мари Гехенно, Айры Катцнельсона, Грега Манна, Энди Нэйтана, Сьюзан Педерсен, Рианнона Стивенса и Фрица Стерна. Студенты, которым я признателен за исследования в данной области и за познавательные беседы: Дав Фридман, Эйми Дженелл, Майра Сигельберг и Наташа Уитли. Отдельно я благодарю Стивена Вертхайма не только за суровую критику, но и за беседы, которые начались с того самого дня, когда он пришел в наш отдел, чтобы посмотреть, понравится ли ему там, и которые, я надеюсь, будут продолжаться еще долго после того, как он закончит работу над диссертацией. За помощь в различных аспектах работы над данным проектом я благодарю Элию Армстронг, Дункана Белла, Эйла Бенвенисте, Ману Бхагавана, Фергюса Бремнера, Кристину Бернетт, Брюса Бернсайда, Бенджамина Котса, Сола Дубоу, Майкла Дойла, Яна Эккеля, Эдхейма Элдема, Франсуа Фюрстенберга, Мориса Фрейзера, Пола Гудмена, Майкла Гордина, Грега Грендина, Сесилию Гевару, Уильяма Хагена, Дэвида Кеннеди, Томаса Келли, Джона Келли, Дэниела Лака, Питера Мандлера, Петроса Мавроидиса, Джин Морфилд, Хозе Мойя, Тимоти Нанена, Дэна Плеша, Сильвио Понса, Гвен Робинсон, Карне Росса, Стива Шапина, Брендана Симмза, Брэдли Симпсона, Фрица Стерна, Джиллиан Тетт, Николаса Теокаракиса, Джона Томпсона, Яниса Варуфакиса, Джозефа Вейлера и Джона Уитта. За возможность опробовать аргументы из этой книги на разных аудиториях я признателен Гельмуту Бергхоффу, Халилу Берктау, Джиму Чендлеру, Джону Котсуорту, Джонатану Холлу, Стефану-Людвигу Хоффману, Клаудии Кунц, Томасу Лакеру, Джиму Ленингу, Джону МакГоуэну, Джиан Пракаш, Бригитте ван Рейнберг, Дэвиду Пристленду, Сьюзан Саттон и Адаму Тузу. Я выражаю неизменную глубочайшую признательность за критику, терпение и одобрение моим издателям Скотту Мойерсу и Саймону Уиндеру. Я благодарен за поддержку лучшему из агентов Эндрю Уайли. Когда я только начинал писать эту книгу, скончался мой отец, поэтому работа стала для меня способом переосмыслить достижения и взгляды его поколения: я должен признать, что отец оказал на меня глубокое влияние, а маму я благодарю за постоянное ободрение. Я бесконечно обязан Маруэ Элшакри: эту книгу я с любовью посвящаю ей и двоим нашим детям, Сельме и Джеду.