Что-то было не так с этим наездником, мчащимся к ним на фоне абсолютно пустынной, будто вымершей улицы под аккомпанемент цокота копыт, эхом, как круги на воде, разбегающимся вперёд и назад, стиснутым безмолвными домами под серой черепицей. И в какой-то момент порывистый вздох, вобравший в себя и гнев, и отчаяние, и надежду, всколыхнул защитников Ремесленного квартала. И Лидия не была исключением.

Это был Тьяри РоАйруци. И он просто повис на шее коня, каким-то чудом удерживаясь в седле. Правая рука безвольно болталась, руководимая лишь инерцией движения. Простоволосый, при этом, светлая прежде голова превратилась в какой-то чёрно-багровый колтун.

Конь, въехав на простор Ремесленной площади, хрипя и пуская пену, сбавил ход, настороженно прянул ушами, покосился по сторонам, и уже неторопливо потрусил к мосту, где тоже, по-видимому, узнали рыцаря из окружения РоАйци, и сложный механизм прохождения на территорию квартала, не спрашивая дополнительного разрешения сверху, привели в движение. Сейчас эта основная артерия, соединяющая ремесленников с телом столицы, была перекрыта мощным сооружением высотой в шесть локтей, состоящим из деревянных конструкций, усиленных камнями и мешками с песком. Только посредине был узкий проход, закрытый сейчас огромным сложносоставным щитом, который сдвигался с помощью четвёрки тяжеловозов и при необходимости просто блокируемый.

Конь с поникшим всадником преодолел едва половину площади, когда словно невидимый ветер тронул волосы, заставив прищуриться, зябко поёжиться — как будто недобрый взгляд какого-то огромного и голодного хищника, нащупывающего тёплую, полную сладкой крови, жертву. И тут же по сознанию ударила тяжёлая, сметающая напрочь волю волна иррационального ужаса, всегда предшествующая появлению уруков.

Лидию шатнуло назад, она будто резко потеряла ориентацию, и теперь, как слепой котёнок, пыталась осознать, кто же она. И где? В памяти осколками разбитой реальности фигурировала только баррикада, на кромке которой и находилась она, и любой шаг в сторону мог быть движением в бездну. И ощущение неотвратимо приближающейся угрозы.

Тёплая, крепкая ладонь коснулась её руки, и уверенно сняла с эфеса сабли, за который принцесса судорожно цеплялась, как за спасительный маячок.

— Ты сильна, дочь моя. Но никогда не бывает лишним вознести молитву Единому. Дабы укрепиться, найти опору в этом греховном и склонном к испытаниям веры мире.

Такой знакомый, спокойный и сильный голос прозвучал словно в голове. Разум прояснился. Она повернула голову, и увидела обострившийся профиль отца Апия. Невысокий и сухой Верховный кардинал бесстрастно и бесстрашно смотрел туда, куда Лидия боялась даже глянуть. Тонкие губы в обрамлении аккуратной седой бородки шептали молитву, и только морщины резче обозначившиеся от носа и глаз, и пульсирующая на виске жилка выдавали напряжение одного, возможно, самого сильного — никто ведь не проводил сравнений или, не дай Единый, состязаний в этом направлении — из лучших даровитых разумов Агробара. И при этом весьма пожилого человека — на памяти принцессы, уже в детстве святой отец был таким же — в преклонных годах.

Замершая, задумавшаяся Лидия, словно вновь выпавшая из реальности, вдруг ощутила на себе пытливый и пронзающий взгляд глубоко запавших глаз. Её окатило жаром от неожиданно накатившего стыда, и, буквально прочитав по губам священника посыл: «Будь сильна, дочь моя», она встряхнула головой и решительно посмотрела в лицо надвигающейся опасности.

Иррациональный ужас отступил, и звуки разноголосой, многокрасочной палитрой ворвались в сознание. Как и целостное — во всяком случае, видимое глазом, понимание картины происходящего. Застывшие в каком-то ступоре защитники моста, уже проскочившего коня, несущего безвольное тело РоАйруци, и накатывающих, словно неотвратимая приливная волна, уруков.

Лидия почувствовала, как пустоту отступившего страха и слабости заполняет ярость неизбежной схватки, гнев на «тёмных», посмевших топтать и поганить её любимый Агробар, и холод — не тот, замораживающий конечности и превращающий разум в застывшее, неподатливое стекло, а тот, который отсекает ненужные эмоции и помогает отрешённо взирать на боль и потери.

— К бою! — пронёсся над кварталом звонкий голос.

Но люди уже и без призыва принцессы приходили в себя, бежали на свои места, проверяли оружие и замирали в ожидании атаки.

— Единый, благословенный, милосердный и справедливый, укрепи нас, детей твоих… — над баррикадой разнёсся чистый и суровый голос святых отцов, противостоящий диким, режущим слух и сознание воплям «тёмных», который тут же подхватывали воины, словно ища в простых словах молитвы дополнительную опору. И пусть цепочка святых отцов во главе с Верховным кардиналом была, к сожалению, очень редка, а борьба с чёрным колдовством шаманов забирала множество сил, искажала их лица болью, гнула к земле, шатала тела, как от бешенного ветра, они были полны решимости стоять насмерть.

Уруки, мчащиеся прямо на мост, локтей за сто пятьдесят неожиданно слажено разделились на две колонны и помчались вдоль канала, плавно заворачивая по кромке площади. Вперёд выскочило десятка два наездников, проигнорировавших манёвр. Шагах в двадцати от баррикады резко затормозили, передние подняли щиты, а задние запустили в сторону защитников какие-то предметы, и тут же с улюлюканьем умчались прочь. Залп стрелков собрал свою, пусть и незначительную жатву: двое наездников склонились к гривам ягиров, а одно животное обиженно взревело, ощутив попадание. Но «тёмные» увлекли своих подстреленных прочь. А люди в ужасе замерли в ожидании непонятных предметов, спрятались за щитами. Один из лучников сбил непонятный метательный снаряд, чуть подправив траекторию полёта. А потом над баррикадой на мосту пронёсся вопль ярости, а мгновение спустя Лидия поняла, что это такое было. Людские головы… А, судя по количеству, наверняка отряда, прикрывавшего их отход, и ледяная игла кольнула в сердце…