Шрифт:
Мышкин сказал:
– Ты кто такой?
– Я известно кто, сам ты откуда взялся?
– Я здесь живу.
– Неужели? Что ж, пойдем разберемся.
– Куда пойдем?
– Куда скажу, туда и пойдем, – приглашающе повел рукой в кабину лифта. – Только гляди, без глупостей, жилец. Дырку сделаю.
Мышкин ступил в лифт первым, обиженно сопя.
Бормотал:
– Ничего себе порядочки! Домой придешь, а тебе – дырку. Как бы тебе, милый, извиняться не пришлось перед старичком за свое поведение.
Парень нажал кнопку лифта, руку с пушкой в этот момент, естественно, чуть отвел. Мышкин, уронив сумку на пол, перехватил его кисть и правой рукой, железными пальцами вцепился в мгновенно вздувшуюся глотку. Тут же ощутил ответное мощное сопротивление. В тесноте кабины они качались от стены к стене, как два сросшихся ветвями дубка.
Парень захрипел, но нанес-таки свободной рукой пару коротких тычков Мышкину в брюхо. Замаха ему не хватило, а то бы неизвестно, чем кончилось. Лишь на четвертом пролете он обмяк, дыхание заклинило. Уже при открытой двери Мышкин опустил его на пол, продолжая душить. От натуги у него самого чуть шейная жила не надсадилась.
Парень обеспамятовал и безвольно свесил голову на грудь.
– Очухаешься, – сказал Мышкин наставительно. – Хоть бы предохранитель снял, когда на охоту идешь.
Пора было смываться – как можно быстрее и дальше.
К бойлерной из вестибюля выхода не было, а на улице у парадного подъезда его наверняка подстерегали. Мышкин размышлял всего мгновение. Взлетел на второй этаж и позвонил в квартиру напротив лифта. Ему повезло: за дверью закопошились, строгий женский голос спросил:
– Вам кого?
– От Монастырского. Личное поручение. Экстренно! – Его разглядывали в глазок. Усилием лицевых мышц он прибавил себе годков десять. Древний, никому не опасный старик. Насколько возможно, прикрыл веком бельмо. Тянулись пустые, драгоценные секунды.
– От Герасима Андреевича? – переспросили из-за двери.
– Пожалуйста, – брюзгливо протянул Мышкин. – Что в самом деле? Мне еще десять квартир обходить.
Сумку от "Мальборо" бережно прижимал к груди.
Щелкнула собачка, дверь отворилась, держалась на цепочке. Молодое, наивное женское лицо.
– Говорите, слушаю.
Мышкин помахал сумкой.
– Вы курьер?
– Какая разница? Вы что здесь все – с ума посходили?
Сбросила цепочку, впустила.
– Проводите меня на балкон, – потребовал Мышкин.
– Зачем? – Женщина не напугана. Она из тех, кого трудно напугать, это он понял. Второй раз повезло.
– Долго объяснять. Был сигнал, положено проверить.
– Хорошо, пойдемте.
С балкона глянул вниз – метра три. Улица пустая.
В двух шагах скверик, дальше – спуск к стадиону.
Оглянулся на хозяйку:
– Если спросят, скажете, все в порядке. Уже проверяли. Вам понятно?
– Да в чем, собственно, дело?
– Скоро узнаете. Вам позвонят.
Мышкин шагнул через перила, повис на руках, мягко спрыгнул на асфальт. Боковым зрением заметил, как из-за угла дома выбежали двое громил. Везение не бывает бесконечным.
Сжав сумку под мышкой, достал пистолет, который забрал у охранника, сдвинул предохранитель и, развернувшись, оценив расстояние, не мешкая открыл огонь.
Он редко промахивался, тем более днем и в десяти метрах от мишени…
Глава 2
Аня проснулась и посмотрела на окно, где переливался, колыхался перламутровый, шелковый блеск штор. Она пребывала в блаженном состоянии молодости – без мыслей, без чувств, не сознавая, спит или грезит. О эти утренние, сладкие мгновения! Если бы длились они вечно.
В комнату впорхнула служанка Катя, подбежала к окну, дернула шнур, и на глаза Анечке хлынул неодолимый, ослепляющий солнечный свет. Она чуть слышно за стонала.
– Кто тебя просил, – прохныкала в нос. – Неужели нельзя поспать еще полчасика?
Катя состроила потешную гримасу, сделала книксен.
– О, госпожа! Разве я посмела бы! Но Александр Ханович уже завтракают и послал меня за вами.
На Кате какой-то новый наряд, то ли сарафан, то ли бухарский халат, весь в фиолетовых и багряных разводах, и ее смазливое личико, как обычно, не выражало ничего, кроме безмятежного, зверушечьего счастья. Ей целый месяц кололи препарат под названием "Аякс-18", и девушка постоянно пребывала в нирване. Но при этом не теряла способности здраво рассуждать, прыгать, смеяться и лезть с кошачьими ласками. Аня ее побаивалась, хотя Хакасский уверял, что она не более опасна, чем стрекоза с отломленными крылышками.