Потом приехал Саныч, бледный и нервный, но с такой каменной рожей, что кулаки вмиг зачесались, и стало невыносимо сидеть и слушать их причитания, всхлипы и переживания.

Что, бл*ть, они переживают?! Будто Марина для них значит то же, что и для него? Какое право они имеют вот тут стонать и реветь, когда это у него снова пытаются забрать самое дорогое и ценное, что было в жизни? Какое право?!

Он их всех ненавидел в эту минуту, люто, до дрожи в руках.

Они ничего не знают о ней. Не знают!

Не знают, что она жила все эти годы каждый новый день, как последний, что эта ситуация не самое страшное, что могло произойти. Что она могла умереть просто на улице, и никакая скорая не успела бы приехать, у нее просто могло остановиться сердце.

И, наверное, им всем надо как-то порадоваться, и ему тоже.

Но не мог.

Не чувствовал ни радости, ни горя.

Только страх, липким холодным потом прокатывающийся по позвоночнику. Такой, что вызывал дрожь по телу, и кажется, у него каждая клетка заполнилась им, каждый нерв был напряжён. Сердце в груди бухало бешено, надрывно, вот возьмет и остановится сейчас, перестанет биться, если Марина...

Нет! Она никогда не сдастся! Никогда!

Она сильная. Храбрая. Невероятно стойкая. Закаленная, этой дерьмовой жизнью. Будет цепляться за жизнь зубами, ногтями, но не сможет сдаться. Если не ради себя и его, то ради Ильи.

И тут его бабахнуло.

Илья!

Где он?! Что он?! Ему сказали? Что ему сказали? Где его сын?!

Но он даже не успел эти вопросы задать окружающим, как к ним вышел молодой врач в белом халате, с булыжником, вместо лица:

– Ситуация очень серьезная. У Марины Александровны серьезные повреждения печени, большая кровопотеря, но все отягощается ее болезнью. Во время операции сердце останавливалось, но мы сумели его запустить. Боюсь, что дальнейшие наши действия только навредят. Мы уже позвонили в донорскую службу, Марину Александровну продвинут в листе ожидания, и мы займемся пересадкой сердца, как только найдется подходящий донор. Пока будем наблюдать. Но ситуация опасная, вам всем нужно быть готовыми к худшему.

Врач ушел, а ошарашенные новостями люди остались. Первым в себя пришел Саныч, и почему-то посмотрел на Костю, требуя ответа от него.

– Я... Я не понял, какая пересадка сердца?
– хрипло вымолвил Сан Саныч.

Он надвигался на Костю угрожающе, но тому только этого и надо было, чтобы крышу сорвало, все предохранители к чертям полетели... Он был похож на бак, полный бензина через край, нужна только спичка и смертник, тот, который эту подожжённую спичку в него бросит.

– Саша, успокойся!
– Таня резко вскочила и встала между ними.
– Здесь не место!

– Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?! Где была охрана?! Куда ваши гребаные умельцы смотрели, когда мою дочь какой-то мудак в асфальт закатывал?!
– взревел мужчина.

Костя просто вышел на лестницу. Сбежал от вопросов, от взглядов. Не мог вынести. Не знал, как отвечать, что говорить. Должен ли он вообще это делать?

У него не было никакого права что-то решать. Он никто для нее. Просто мужик, который заделал ей ребенка.

Это ее отец может принимать решения, требовать, указывать.

Не Костя. Это бесило, выводило из себя, и он бросался с кулаками и криками на стены.

Бил. Орал. Снова бил. Снова орал.

Два часа.

Перетерпеть два часа, и он будет решать.

Врачи сделали все возможное. Спасли ей жизнь. Отстрочили на время смерть. Но дать разрешение на пересадку может только Марина или ее муж, даже не отец и не мать. По всем документам, а она подготовилась и распорядилась, принимать за нее решения может либо ее законный супруг, либо Савелий Петрович Шахов.

Она его женщина! Только его! И ему решать!

Марина сделала ставку на благоразумие Савы, а тот сделал ставку на чувства Кости. Угадал.

У Кости не было выбора, он его себе не дал.

Его женщина будет жить! Все! Точка!

Она может ненавидеть его после. Она вообще может ненавидеть его, жизнь, мир, чертову вселенную,- без разницы. Главное, что она просто сможет жить и чувствовать. А то, что все это будет, сомнений не было. Просто, ему нужно перетерпеть и не слететь с катушек от страха и пустоты все пару часов.

И не дать этого сделать Илье.

Огляделся вокруг.

Все те же стены. Мятные. С грязными разводами его кровавых отпечатков.

Вышел к родным, тихо прикрыл за собой дверь.

Обвел их взглядом. Может и неправильно, что он сбросил все объяснения на других. Артём сидел возле Саныча, ничего не говорил, просто сидел. Таня растерянно смотрела по сторонам, дрожала и жалась ближе к Диме, тот что-то шептал ей на ухо.

И от этого трогательного семейного счастья друзей, его такой темной злобой накрыло, так переклинило! От злости, разноцветные пятна перед глазами появились, дыхание сбилось, и он чуть было не начал орать, что они не имеют права радоваться и быть счастливыми, пока Марина там борется за свою жизнь, но вовремя прикусил язык.