Гренобль дернул презрительно уголком губ:

— Вы трус, Даниэль! Но эти желтомордые трусливее даже вас. Если я сам не дам им заряженное ружье и не повернусь к ним спиной, они не посмеют выстрелить в меня. Понимаете? А теперь убирайтесь ко всем чертям и немедленно, если не хотите очутиться в карцере!..

Когда форт скрылся из глаз и даже высокая антенна над домом капитана спряталась за ближайшей дюной, все четверо, словно сговорившись, остановились.

— Ну? — нетерпеливо бросил Чанг.

Старик грустно покачал головой:

— Плохо дело! Придется опять идти в Банметхюот жаловаться их главному мандарину.

Солдат раздраженно вскинул головой:

— Чтобы нас сочли за кляузников и отлупили палками? Нет, я не пойду!

Старик в раздумьи переступил с ноги на ногу.

— Тогда пойдем прямо в Сайгон, там много очень высоких мандаринов. Обойдем их всех!

Юноша улыбнулся:

— Ах, отец, ты уже много лет прожил на свете, а видел ли ты когда-нибудь, чтобы хила [18] нападал на хилу? Ведь, нет? Хила нападает только на животных и людей. Так неужели ты думаешь, что все эти знатные мандарины с нашивками будут ссориться из-за нас, грязных накэ? Нет, отец, здесь не то нужно!

— А что же, сын мой?

Юноша тревожно оглянулся и бросил что-то быстрым топотом. Старик в раздумьи пожевал губами и ответил тихо:

— Не знаю, Чанг, может быть, я уже стар, а потому голова моя не так ясна и кровь не так горяча, как прежде. А, может быть, ты еще очень молод, а потому и слушаешься только голоса сердца. Но я не могу сейчас разобраться, правдивы ли и хороши ли твои слова. Да, я много жил, я видел своими глазами, как пришли сюда фу-ланг-саи, при мне они выстроили и этот форт. И в те времена они за такие слова одевали смельчакам на голову и руки доску с отверстиями, а затем убивали из ружей на валу форта. Думаю, что и теперь они поступят так же!..

— А все-таки Чанг прав, — хмуро бросил четвертый из накэ. — Если мы не уничтожим эту бешеную собаку, он разорит всех нас!

— Слушайте, у меня есть план, сказал Чанг. — Каждый вечер он ездит на двух колесах в дом с крестом, что около Черного ручья, к человеку, который торгует молитвами [19] . Он хочет жениться на его сестре. А ночи теперь…

Четыре головы сблизились, чуть не касаясь друг друга лбами. А горячий, гневный шепот, звучавший угрозой для кого-то, слышал только лишь дикий кактус, уродливым идолом вылезший из земли.

Когда тронулись снова, старик, видимо соглашаясь, сказал:

— Хорошо, будет, как хотите вы. Ты, Чанг, вырежь призывные знаки на стволе священного дерева дао. Увидав их, Тринх-Хоу спустится с гор со своими «мстителями» и поможет нам. И горе тогда тебе, несправедливый мандарин!..

Вечер не принес прохлады. Даже две больших «пунки», колыхающиеся в углах комнаты, не освежали, а только тяжело волновали горячий и влажный воздух, от которого белье пропитывается потом, а по телу ползет изнуряющий озноб. Такая гнетущая, расслабляющая жара обычно бывает только перед грозой.

Сигара капитана огненным, настороженным глазком блестел! в темноте. А сам он, удобно развалившись в полотняном лонг-шезе, чуть освещенный вечерними лучами, пристально смотрел на мощный горный массив Ои-Сапур, каменной стеной уходивший на запад. Главная вершина его Кюлао, «Гора дракона», уже теряла свои очертания, сливаясь с небом, минуту тому назад кроваво-красным, а теперь начинавшим чернеть. Подножье массива укутали джунгли, прибежавшие сюда из неизведанных глубин страны, с тоскливой дельты Тонкина. И там, где чаща джунглей остановилась, словно в нерешительности, перед трудным подъемом на массив, затаилась, залегла деревня Иенг-Си. По-звериному, словно волчья стая, сгрудились в кучу многочисленные каинха [20] деревни. Там уже загорались костры, и на фоне их мелькали какие-то неясные силуэты. Блики костров изредка выхватывали из темноты остроконечные соломенные крыши, похожие издали на золотые стрелы. Сюда вниз, в долину, прорываясь через глухой, отдаленный рев горного водопада, долетали монотонные песни женщин и шум пестиков, долбивших сухой рис.

Гренобль перевел взгляд левее и ниже, туда, где на внешней опушке джунглей скупо мигал огнями форт. Там пела вечерню зорю труба, и звук ее, то опадая, то снова поднимаясь, тянулся без конца, как надоедливая тонкая нитка.

«Вот две враждебных крепости, — думал Гренобль. — И война между ними, на первый взгляд может быть и незаметная, но от этого еще более страшная и беспощадная, кончится только с полным поражением одного из врагов…»

Боевой задор, которым капитан горел весь день, выдохся. И сколько он теперь ни пришпоривал самого себя, вместе с сумерками наползала лишь гнетущая тоска от сознания, что впереди еще трудная, бесконечная борьба, а, может быть, и бесславное поражение.

Невеселые мысли его оборвал женский голос из дальнего угла комнаты:

— Итак, Жак?

— Что итак? — отозвался капитан.

— Ваш окончательный ответ?

Капитан побарабанил по подоконнику пальцами и ответил хмуро:

— У меня нет денег!

В женском голосе заплескалась плаксивая злость:

— Я это знала, Жак. Я знала, что вы меня не любите и не хотите, чтобы я была вашей женой.

— Без глупостей, Жанна! Вы прекрасно знаете, как я вас люблю. Но что прикажете делать, когда на шее буквально удавка? И неужели отец Огюст так настаивает на этом пункте?