Дария завершила песню-сказ и замерла, уронив с размаха руки. Она улыбалась счастливо, но её чёрные светлые глаза будто не видели никого кругом... Офонас чувствовал головокружение... Один миг продлилась тишина. И вдруг один из разбойников крикнул:

— Лиф!.. Лиф!..

И все громко подхватили:

— Лиф!.. Лиф...

— Лиф!.. Лиф!..

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Офонас не знал, зачем они кричат, но среди всеобщих криков ему и самому хотелось кричать, выкрикивать:

— Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби понимала смысл этих криков. Она вновь вскинула округло руки над головой, убранной цветами, и покачивала, словно гибкой аркой, сцеплением тонких рук. Плечи её легко двигались, ходили, а всё её тело в прекрасной одежде легко и нежно колебалось, подобно тонкому древесному стволу под ветром лёгким... Дария-биби снова запела, сопровождаемая весёлой игрой музыкантов. Теперь звонче и яснее других инструментов звучали флейты и тамбуры...

— Колет меня этот глупый тяжёлый лиф, — пропела Дария и повела тонкой рукой, пальцами, унизанными золотом колечек, мимо груди...

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. — подхватили прочие.

— Эй, принесите мне другой, полегче, — продолжила Дария-биби.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. — прозвучали мужские голоса.

— К чему золотое шитьё, блестки и бахрома? — пела Дария. — От них этот лиф кажется совсем грубым.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Я бросила ей мяч вчера, и она в смущенье Движеньем одним лёгким поправила свой лиф.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Тот лиф, что принесла швея, не по нраву моей подруге. Моя госпожа бросила его в лицо швее.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Когда обменяемся шалями, о сестрица. Отдай мне самый тяжёлый лиф.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Как искусна та, что вышила эти узоры!

Прекрасно! Стал лиф, как цветущий сад.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Не дай бог делать чашки лифа из муслина, госпожа! Как только померкли звёзды, лиф был готов.

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

— Когда Пиша коснулся её, она вскричала:

«Как ты смеешь трогать мой лиф!..» [101]

— Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби смолкла, и музыканты смолкли вслед за ней. Смолкло всё внезапно, будто ножом острым срезало звуки. В тишине внезапной Дария-биби вскинула руки над головой, сцепив пальцы, и бросила руки с размаха книзу, расцепив унизанные кольцами пальцы в полёте кратком... Она притопнула обеими ногами в белый гладкий ковёр. И, повернувшись внезапно, она удалилась, не оглянувшись, будто истаяла в пространстве воздуха беседки, напитанном ароматами вина, пряных кушаний, и цветов, и сладких плодов...

Ещё какое-то время пили и говорили меж собой, освобождённые от власти пения-сказа. Офонас устал. Поднялся и пошёл к выходу из беседки. Весь он, Офонас-Юсуф, был напитан словами прозвучавшими, хундустанскими словами Дарии. Всё его существо, весь он словно бы раздался, опух, переполнился словами... Казалось ему, вот-вот брызнут слова из ушей, изо рта, из всех пор его тела... Он ушёл в каморку, где теперь было его жильё, и там уснул.

А в беседке продолжали пить, есть, говорить, и пели мужские песни. Сильные люди!..

Следующий день отдыхали от пира. Но после полудня начались сборы. Юсуфу также пришлось вооружиться. Ближе к вечеру сели на коней. Селение казалось вымершим, крестьяне оставались в своих домах и не показывались, не желая, должно быть, сделаться невольной помехой людям Мубарака. Выехали на дорогу. И здесь было пустынно. Должно быть, прошла весть о выезде разбойников, и путники прервали свой путь, расположившись там, где застала их эта весть тревожная.

Мубарак подъехал к Юсуфу, и кони их пошли голова к голове. Юсуф хотел было высказать своё восхищение дивными песнями Дарии-биби, но вдруг понял, что не следует ничего говорить об этом Мубараку. Ведь мелочно было бы благодарить сильного правителя, позволившего тебе, горькому бедняку, полюбоваться своим золотом!..

— Ты знаешь, куда мы сейчас едем? — спросил Мубарак.

Юсуф отвечал, что нет, не знает. Он дивился: отчего Мубарак не спрашивает об отце Дарии-биби, откуда Юсуф знает отца Дарии-биби... Юсуф дивился выдержке Мубарака, понимая, что предводитель разбойников расспросит обо всём, когда вернёт Юсуфу коня, как обещал...