– Вы кажетесь мне человеком действия, – проговорил канцлер, глядя на Эпло. – Вы ни мгновения не колебались, когда напали на солдата, убившего вашу собаку. Смерть принца вас оскорбила?

Оскорбила? Один сартан, спокойно и хладнокровно убивающий другого, – такое может позабавить. Но – оскорбить?.. Эпло говорил себе, что именно так он и должен думать и чувствовать. Но он с отвращением смотрел на пятнавшую его одежду кровь и даже попытался стереть ее тыльной стороной руки.

– Принц делал то, что, по его представлениям, должен был сделать. Он не заслужил смерти.

– Это не было убийством, – резковато возразил Понс. – Жизнь принца Эдмунда принадлежала Наследному Государю, как и жизни всех подданных Его Величества. Король решил, что этот молодой человек будет ему нужнее мертвым, чем живым.

– Он мог бы позволить молодому человеку высказать свою точку зрения по этому вопросу, – сухо заметил Эпло.

Патрин пытался запомнить дорогу, но почти тут же запутался в сплетении совершенно одинаковых туннелей. Только по уклону гладкого каменного пола он и понял, что они спускаются вниз. Вскоре светильники остались позади, теперь коридоры освещали укрепленные на стенах факелы. У самого пола, напрягая зрение, Эпло сумел различить остатки рунных надписей. Впереди раздавался звук тяжелых шагов, словно идущие несли какую-то ношу. Тело принца, понял Эпло.

Канцлер хмурился:

– Мне очень сложно понять вас, сударь. Ваши слова идут словно бы из черной тучи, прорезанной вспышками молний. Я вижу в вас ярость, от которой меня бросает в дрожь, и кровь стынет в моих жилах. Я вижу в вас высокие притязания, жажду власти и стремление любыми средствами достичь этой власти. И смерть вам не в новинку. Однако же я чувствую, что вас сильно задевает и тревожит то, что, по сути, было всего лишь казнью преступника и мятежника.

– Мы не убиваем своих, – тихо ответил Эпло.

– Прошу прощения? – Понс сделал шаг к патрину. – Что вы сказали?

– Я сказал, что мы не убиваем своих, – резко бросил Эпло и умолк. Канцлер был прав: он был встревожен, происшедшее задело его – он понимал это и злился на себя за подобную чувствительность. К тому же ему вовсе не нравилась здешняя манера – а вернее сказать, всеобщая способность – заглядывать в самую душу человека.

«Похоже, я буду рад темнице, – подумал он. – Мне будет хорошо в прохладной успокаивающей темноте, в тишине, в молчании». Ему нужны были темнота и тишина. Ему нужно было время, чтобы обдумать все и разработать план действий. Ему нужно было время, чтобы избавиться от этих тревожащих ненужных чувств и мыслей, чтобы разобраться…

Это напомнило ему о вопросе, который он так и не успел задать:

– Я слышал о каком-то Пророчестве. Что это?

– Пророчество? – Понс искоса взглянул на Эпло и тут же отвел глаза. – Когда вы успели услышать о Пророчестве?

– Как раз после того, как ваш солдат попытался меня убить.

– О, но вы же тогда едва успели прийти в себя. Вы были в шоке…

– Но со слухом у меня все было в порядке. Герцогиня сказала что-то о пророчестве. И мне захотелось узнать, что это значит.

– Пророчество… – Канцлер задумчиво потер подбородок. – Постойте-ка, я попытаюсь припомнить… Должен признать, я тогда был в достаточной мере удивлен тем, что она об этом заговорила. Не могу даже представить себе, о чем она думала! В прошедшие века было столько пророчеств и столько пророков, что, понимаете… У нас пророчества рассказывают детям, как сказки.

Эпло видел лицо канцлера, когда Джера упомянула о Пророчестве. Понс явно не воспринял это как детскую сказочку.

Прежде чем патрин успел еще что-нибудь сказать, канцлер самым невинным тоном начал обсуждать руны на игральных костях, явно пытаясь выудить у Эпло информацию. Теперь настала очередь Эпло уходить от ответов. Вскоре, впрочем, канцлер оставил и эту тему. Дальше они шли по бесконечным коридорам в молчании.

В катакомбах было сыро, зябко, тяжело дышалось. К тому же в воздухе пахло тлением, и запах этот был почти физически ощутимым, налипал на язык, забивался в горло, как тяжелая маслянистая жидкость. Единственным звуком, раздававшимся в тишине подземных коридоров, были шаги сопровождавших их мертвецов.

– Что это? – внезапно раздался рядом новый голос.

Канцлер вздрогнул и невольно вцепился в руку Эпло – живой жался к живому в царстве мертвых. Сам Эпло почувствовал, что у него екнуло сердце. Он понимал, что чувствует Понс, а потому не стал упрекать канцлера за то, что тот дотронулся до патрина, хотя почти мгновенно стряхнул его руку.

Из тени в свет факелов вышла призрачная фигура.

– Пламя и пепел, ты меня напугал, хранитель! – Понс тяжко вздохнул и рукавом черного с зелеными рунами одеяния отер выступившую на лбу испарину.

– Никогда такого больше не делай!

– Прошу простить меня, милорд, но мы здесь внизу не привыкли видеть живых.

Человек поклонился. Эпло с немалым облегчением, в котором сам не желал себе признаваться, осознал, что перед ним живой.

– Лучше бы тебе к этому привыкнуть, – сурово проговорил Понс, явно желавший изгладить впечатление о своем недавнем испуге. – Здесь со мной – живой пленник, и Его Величество повелел хорошо с ним обращаться.