— В греческих городах, — медленно повторяет Хокенберри. — То есть… ты хочешь сказать… другие люди… Они тоже исчезли? Ну, хотя бы… в Китае?

— Да.

Внезапно ветер налетает на костер и раздувает искры во все стороны сразу. Схолиаст прикрывает лицо ладонями, чтобы не обжечься, потом аккуратно стряхивает угли с плаща и туники. Дождавшись, пока нежданная буря уляжется, он подбрасывает в огонь остатки хвороста.

Не считая Илиона и склонов Олимпа — который, как выяснилось, вообще находился на другой планете, — Хокенберри бывал только в доисторической Индиане, где бросил на попечение индейцев единственного уцелевшего коллегу, когда озверевшую Музу понесло убивать схолиастов направо и налево. Рука безотчетно тянется к волшебному медальону. «Надо проверить, как там Найтенгельзер».

Словно прочитав мысли друга, Манмут поясняет:

— За радиусом пятисот километров от Трои сгинули все без исключения. Африканцы, китайцы, австралийские аборигены. Индейцы Северной и Южной Америки. Гунны, датчане и будущие викинги Северной Европы. Протомонголы. На планете никого больше не осталось. По нашим подсчетам, исчезло примерно двадцать два миллиона человек.

— Невероятно, — говорит Хокенберри.

— Пожалуй.

— Какая же мощность нужна, чтобы…

— Божественная, — отзывается моравек.

— Ты ведь не имеешь в виду олимпийцев? Они просто… ну…

— Усовершенствованные гуманоиды? Мы тоже так думаем. Значит, в игру вступили иные силы.

— Господь? — хрипло шепчет человек, некогда променявший строгую, ясную веру своих родителей-баптистов на мантию ученого.

— Что ж, может, и так, — произносит маленький европеец. — Но тогда Он должен жить на Земле или околоземной орбите. Где-то там высвободилось чудовищное количество квантовой энергии, причем в то же самое время, когда жену и детей Агамемнона будто корова языком…

— На Земле? — повторяет мужчина и озирается. Внизу, под ногами, огонь лижет погребальный сруб Париса; в городе кипит ночная жизнь; вдали горят костры ахейцев, а еще дальше мигают звезды. — Здесь?

— Я не эту Землю имел в виду, — поправляется Манмут. — Другую, твою. Похоже, мы туда скоро отправимся.

Целую минуту сердце Хокенберри так сильно грохочет, что тот пугается за свое здоровье. Потом до схолиаста доходит: речь не совсем о его планете из двадцать первого века, которую он время от времени припоминает, на которой окончил свою первую жизнь, пока олимпийцы не воскресили ученого, взяв ДНК, книги и Бог знает что еще, не о том потихоньку воскресающем в сознании мире, где был Индианский университет, его жена и студенты. Конечно же, моравек говорит о Земле — современнице терраформированного Марса, существующей сейчас, через три тысячи лет после того, как закончил свой короткий и не слишком удачливый век преподаватель классической литературы Томас Хокенберри.

Не в силах усидеть на месте, он поднимается и начинает расхаживать взад-вперед по разрушенному одиннадцатому этажу между разбитой северо-восточной стеной и вертикальным обрывом. Нога в сандалии задевает камень, и тот летит со стофутовой кручи в уличную темноту. Свистящий ветер отбрасывает назад капюшон и длинные с проседью волосы. Рассудком схолиаст понимал уже восемь месяцев, что видимый в Дырку Марс относится к Солнечной системе будущего, где есть и Земля, и прочие планеты, но только сейчас ученый осознал простую истину: его родина — там, и она ждет.

«Голубой шарик, где кости моей жены давно рассыпались прахом… — Хокенберри смахивает слезу и вдруг усмехается про себя: — Черт, мои тоже!»

— Как же вы туда полетите? — произносит мужчина и сразу проникается нелепостью собственного вопроса.

Ведь он уже слышал рассказ о путешествии Манмута с Юпитера на Марс в компании его гигантского друга Орфу и других моравеков, не переживших первую встречу с богами. «На это есть космические суда, Хокенбеби». Хотя и возникшие словно по волшебству из квантовых Дырок, появившихся при помощи его собеседника, но все же настоящие.

— На Фобосе строится специальный корабль, — мягко промолвил моравек. — На сей раз мы полетим не одни. И не безоружными.

Схолиаст беспокойно меряет шагами пространство. У самого края неровной площадки его охватывает страстное желание сигануть вниз, навстречу гибели: этот соблазн с юных лет преследовал его на любых возвышенностях. «Не потому ли меня и тянет сюда? Мечтать о прыжке? Грезить о самоубийстве?» Пожалуй, и так. Одиночество последних восьми месяцев давит на сердце невыносимым грузом. «Теперь и Найтенгельзер исчез — улетел за компанию с индейцами в недра неведомого космического пылесоса, который очистил Землю от жителей, пощадив лишь несчастных проклятых троянцев и греков». Хокенберри знает: ему достаточно покрутить квит-медальон на груди, чтобы в мгновение ока очутиться в Северной Америке, точнее, в доисторической Индиане, и устремиться на поиски оставленного там старого друга. Однако еще схолиасту известно, что боги тут же выследят его сквозь прорехи в Планковом пространстве; потому-то он больше и не квитируется — вот уже долгих восемь месяцев.

Мужчина возвращается и темным силуэтом на фоне костра замирает над маленьким европейцем.

— Какого хрена, Манмут, к чему этот разговор?

— Ты приглашен в путешествие, — спокойно изрекает моравек.

Хокенберри тяжело опускается на ближайший камень и целую минуту не издает ни звука. Потом произносит:

— Господи, зачем? Какой от меня в подобной экспедиции прок?

Европеец по-человечьи пожимает плечами.

— Ты — существо из того мира, — просто отвечает он. — Пусть даже из другого времени. Видишь ли, на той Земле по-прежнему живут люди.