— Да попросту в ошеломительной сложности человеческого сознания.

Орфу развернул свой панцирь на сто восемьдесят градусов, включил реактивные сопла, и давние приятели полетели в обратный путь — навстречу посудине, мостику, кратеру Стикни, навстречу призрачной, но притягательной безопасности. Пока они вращались, Манмут чуть не свернул шею, разглядывая красную планету над головой. Ему вдруг показалось — и весьма убедительно, — будто Марс немного приблизился. Фобос продолжал движение по орбите, так что Олимп и вулканы Фарсиды уже почти скрылись из виду.

— Ты когда-нибудь задумывался, чем отличается наша печаль от… скажем… грусти Хокенберри? Или Ахилла? — спросил иониец.

— Ну, не то чтобы задумывался… — откликнулся товарищ. — Наш схолиаст одинаково тоскует как из-за утраченной памяти о прежней жизни, так и из-за смерти своей жены, друзей, студентов и так далее. Этих людей разве поймешь. Впрочем, и наш профессор — всего-навсего восстановленный кем-то человек, воссозданный на основе ДНК, РНК, собственных книг и неизвестно каких еще гадательных программ. Что же до быстроногого — если он захандрит, то пойдет и прикончит кого-нибудь. А лучше целую свору кого-нибудь.

— Жаль, не довелось полюбоваться на его сражение с богами, — промолвил краб. — Судя по твоим рассказам, резня была еще та.

— Точно, — подтвердил европеец. — Я даже перекрыл случайный доступ к этим воспоминаниям. Они чересчур неприятны.

— Это напомнило мне еще одну любопытную особенность Марселя, — произнес Орфу, вводя соединяющие крючья в толстую шпионскую обшивку: приятели как раз опустились на верхушку космической посудины. — Мы обращаемся к неорганической памяти, как только информация, сохраненная в нейронах, вызывает сомнения. Людям же остается полагаться на сложную, запутанную массу химически управляемых неврологических архивов, субъективных и окрашенных излишними эмоциями. Как они вообще могут доверять своим воспоминаниям?

— Понятия не имею, — покачал головой Манмут. — Но если Хокенберри полетит, у нас появится возможность уяснить, как работает человеческий разум.

— Знаешь, это ведь не то же самое, что сесть втроем и задушевно потолковать, — предостерег иониец. — Сначала — резкое повышение гравитации, потом еще более трудное снижение, и к тому же на корабле соберется куча народа: самое меньшее дюжина представителей Пяти Лун и сотня бравых воинов-роквеков.

— Ого, так мы готовы к любым неожиданностям?

— Вот уж сомневаюсь, — пророкотал Орфу. — Оружия на борту хватит испепелить Землю до головешек, это правда. Но только до сих пор наши планы с горем пополам поспевали за меняющейся действительностью.

На европейца навалилась знакомая тоска: нечто похожее было во время полета на Марс, когда капитан «Смуглой леди» проведал о секретном оружии, спрятанном на корабле.

— Ты иногда скорбишь о гибели Короса III и Ри По так же, как твой Марсель грустил по усопшей? — спросил он товарища.

Антенна чувствительного радара чуть наклонилась к маленькому моравеку, словно пытаясь прочесть выражение его лица. Однако Манмут человеком не являлся и, разумеется, никакого выражения не имел и в помине.

— Не совсем, — ответил гигантский краб. — До миссии мы даже не были знакомы, да и летели в разных отделениях. Пока Зевс не… добрался до нас. По большей части я слышал лишь голоса, звучавшие по общей линии. Хотя время от времени я залезаю в банки памяти, чтобы взглянуть на их изображения. Из уважения к покойным, полагаю.

— Ага, — согласился Манмут; он и сам частенько так делал.

— Знаешь, что сказал Пруст о разговорах?

Любитель Шекспира удержался от очередного вздоха.

— Ну и что же?

— Он написал: «Когда мы с кем-нибудь беседуем… это уже не мы говорим… мы подгоняем себя под чужой образец, а не под свой собственный, разнящийся от всех прочих». [34]

— Значит, пока мы с тобой беседуем, — Манмут перешел на персональную частоту, — в действительности я подгоняю себя под шеститонного, безглазого и многоногого краба с помятым панцирем?

— Мечтать не вредно, — пророкотал Орфу Ионийский. — «И все ж должно стремленье превышать возможности — не то к чему нам небо?» [35]

Пентесилея ворвалась в Илион через час после рассвета. За нею, держась на расстоянии двух лошадиных крупов, несся отборный отряд из сестер по оружию. Невзирая на раннюю пору и стылый ветер, тысячи горожан высыпали на стены и на обочины дороги, ведущей от Скейских ворот ко временному дворцу Приама, посмотреть на царицу амазонок. И все ликовали так, словно та привела на подмогу многотысячную армию, а не дюжину своих подружек. Люди в толпе махали платками, бряцали копьями о кожаные щиты, плакали, кричали «ура» и бросали цветы под копыта коней.