От возбуждения Зевс не мог отыскать заветного входа и тыкался в теплую плоть, словно мальчишка, не ведавший женщин. Когда же, отпустив мягкую грудь, он уже думал помочь себе левой рукой найти дорогу, жена поймала его за запястье.

— Желаешь ли ты меня больше, чем Европу, дочь Феникса? — настойчиво зашептала она.

— Да, больше Европы, — с жаром признал Громовержец, ухватив ее ладонь и положив на свое достоинство.

Белорукая слегка нажала, но не спешила указывать путь. Еще не время.

— Хочешь ли ты опочить со мной сильнее, чем с неотразимой Семелой, матерью Диониса?

— Сильнее, чем с нею, да. Да! — Зевс крепче сдавил ее ладонь и устремился в атаку.

Однако божественный жезл так налился кровью, что это походило скорее на таран каменной стены, чем на обычное проникновение. Геру отшвырнуло на два фута. Супруг рывком вернул ее обратно.

— Сильней, чем с Алкменой из Фив, — торопливо добавил он, — а ведь мое семя в ней даровало миру непобедимого Геракла.

— Неужто и лепокудрая царица Деметра не разжигала в тебе такого огня, когда…

— Да, да, проклятие, Деметра тоже.

Яростнее раздвинув лилейные ноги жены, он одною правой оторвал ее зад на целый фут от стола. Теперь ей оставалось лишь открыться.

— Алчешь ли ты меня больше, чем алкал славную Леду в тот день, как принял вид огромного лебедя, чтоб совокупиться с ней — забить и прижать к земле огромными лебедиными крыльями, а потом запихнуть свой огромный лебединый…

— Да, да, — пыхтел Зевс. — Только заткнись, пожалуйста.

И тут он вошел в нее. Вот так же осадная машина греков однажды вскрыла бы великие Скейские ворота, появись у данайцев такая возможность.

В течение следующих двадцати минут Гера два раза чуть не лишилась чувств. Громовержец был страстен, однако нетороплив. Жадно ловил наслаждение — и все же дожидался кульминации со всей воздержанностью, словно какой-нибудь гедонист-отшельник. Тяжелый тридцатифутовый стол так трясся, что едва не опрокинулся на месте; стулья и ложа летели во все стороны, ударяясь о стены чертога; с дубового потолка дождем летела пыль. Старинный дом Одиссея, казалось, ходил ходуном, пока белорукая богиня содрогалась и билась в объятиях умащенного, потного Зевса. «Так не пойдет, — твердила она себе, — я должна быть в полном сознании, когда он кончит, иначе весь мой замысел — псу под хвост».

И Гера заставляла себя сохранять ясный ум — даже после четырех оргазмов. Огромный колчан рухнул на пол, рассыпав по изразцам заостренные (и наверняка смертельно ядовитые) стрелы. А Кронид продолжал свое дело. Правой рукой ему приходилось держать супругу под собой, сжимая так немилосердно, что богиня слышала под его пальцами хруст бессмертных тазовых костей, а левой — обнимать за плечи, чтобы не ускользала вперед по шатающейся столешнице.

А потом он взорвался внутри жены. Вот тут Гера впервые вскрикнула и, несмотря ни на что, упала в обморок.

Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как ресницы богини, затрепетав, широко распахнулись. Огромная тяжесть Зевса — в последнее мгновение страсти он вырос до пятнадцати футов — придавила ее к широким доскам. Борода колола и царапала нагую грудь, а макушка с налипшими от пота волосами прижималась к щеке.

Тут белорукая подняла тонкий палец, в накладном ногте которого коварно прятался крохотный шприц, вмонтированный искусным Гефестом. Гера отвела прохладной ладонью волосы от мужниной шеи, выбросила иголку и активировала устройство. Еле слышное шипение заглушили прерывистые вздохи Громовержца и барабанный бой божественных сердец.

Наркотик именовался Неодолимым Сном и оправдывал свое название в течение первых же микросекунд.

Миг — и Кронид оглушительно захрапел, пуская слюни на докрасна исколотую грудь жены. Только нечеловеческая сила помогла обитательнице Олимпа оттолкнуть его, вытащить из теплых складок своего тела размягчившийся член и выскользнуть на волю.

Неповторимое платье, сшитое руками Афины, было разорвано в клочья. Исцарапанная, избитая до синяков Гера чувствовала себя ничем не лучше: казалось, у нее ныл каждый мускул внутри и снаружи. Поднявшись, она ощутила, как по ногам обильно стекает божественное семя, и насухо вытерла его обрывками загубленного платья.

Пояс Афродиты уцелел. Отыскав его, белорукая вышла в комнату для одевания рядом с хозяйской опочивальней, той самой, где стояла знаменитая супружеская кровать с подножием из обтесанного ствола несрубленной оливы и рамой, окованной золотом, серебром и слоновой костью, а после обтянутой бычьими ремнями, окрашенными в яркий пурпур, на которых лежали мягкие руна и пышные покрывала. В отделанных камфорным деревом сундуках подле ванны Пенелопы Гера нашла уйму разных одежд и принялась вытаскивать их одну за другой. Размеры у женщин почти совпадали, а кое-где богиня легко могла подогнать фигуру под фасон. В конце концов белорукая остановила выбор на шелковой сорочке персикового цвета с узорно вышитым поясом, который поддержал бы помятую до кровоподтеков грудь. Но прежде чем облачиться, она кое-как помылась холодной водой из котлов, приготовленных недели назад для ванны, что так и не дождалась хозяйку.