Я принял его за блаженного или юродивого, тем более что его правая щека постоянно дёргалась, а рот при разговоре кривился; к тому же, время от времени незнакомец издавал короткий лающий смех, вскидывая голову так, будто ему не хватало воздуха.

Рассматривая блаженного с удивлением и страхом, я не понимал, как его могли впустить в усадьбу, особенно при нахождении в ней самого государя. Моё удивление ещё больше усилилось, когда к незнакомцу подошли, кланяясь, как китайские болванчики, богато одетые знатные господа. Не отвечая на их приветствия, он бесцеремонно вытер запачканные глиной руки о пышные дорогие кружева на груди одного из господ, резко развернулся и быстро пошёл в сторону полотняного двора, вышагивая на своих длинных ногах, - ну, точно, как журавль! Знатные господа побежали за ним, смешно семеня короткими ножками и не переставая кланяться и льстиво улыбаться.

Неужели это был государь Пётр Алексеевич, царь всея Руси?.. Я поскорее выполнил поручение отца, чтобы вернувшись к нему, рассказать о виданном мною возле кирпичного завода человеке. Внимательно выслушав меня, отец подтвердил, что странный незнакомец и есть наш царь Пётр.

– Заметил ли он тебя?
– спросил отец. Я ответил, что вряд ли, - он был занят разглядыванием глины и разговором с мастерами.

– Славу Богу! Он терпеть не может, когда на него глазеют: бывало, камнями швырялся в тех, кто пялился на него, - сказал отец.
– На будущее запомни: при встрече с государем разглядывать его, яко диковинку какую, не смей, и в глаза ему старайся не смотреть, не любит... Шапку загодя сними, - это перво-наперво!
– не то можешь жестоко поплатиться: он не поглядит, что у тебя молоко на губах не обсохло, - отделает так, что жив не будешь!..

Таковы были моё первое свидание с государем Петом Алексеевичем и первые впечатления о нём. После довелось немало другого узнать про этого достославного царя, о чём далее рассказать не премину.

***

...Продолжая рассказ, заметить должно, что сведения мои почерпнуты, главным образом, из разговоров служителей Измайлова, где государь Петр Алексеевич, как я ранее уже доподлинно утверждал, родился, и где он не раз впоследствии быть соизволил. По смерти государя я едва из отроческого возраста выходить начал, однако многое из того, что слышал, в точности запомнил. Напрасно говорят, что дитя неразумно и не понимает взрослые речи, - понимать-то оно, может, не понимает, но запоминает почти всё, что при нём сказано, а со временем и объяснение находит.

Многое, многое я слыхал о государе Петре Алексеевиче, - от слуг, ведь, не скроешься, они всю подноготную своих хозяев знают! Говорили о нём всегда шепотом, только своим, потому что за неосторожное слово можно было не только языка, но и жизни лишиться, но всё-таки говорили, ибо интерес к сему государю был сильнее страха смерти.

...Что же, начну, как запомнилось, - уж не обессудь, если путано стану излагать: эпистолярий мемуарных никогда не писал, а что и как в памяти содержится, так и буду говорить.

...В отношении содержания, питания и прочих жизненных удобств государь Пётр Алексеевич был неприхотлив. Под спальню выбирал себе комнату во дворце самую малую, обязательно с низким потолком, а кровать ему устраивали, - не поверишь!
– в шкафу. Говорили, государь привык к этому в Голландии, где жил под чужим именем и работал, как простой плотник. Голландия страна маленькая, места на всех не хватает, поэтому голландцы спят в шкафах - внизу ящики, вверху ящики, а посередине полка, на которую тюфяк кладут и спят на нём полулёжа. Так-то и государь Пётр Алексеевич спал, скрючившись в три погибели, потому как при его росте даже в самом большом шкафу распрямиться было невозможно.

На обстановку комнаты он нимало не взирал, к чистоте и порядку тоже был равнодушен, однако боялся тараканов, - настолько боялся, что ежели увидит хоть малюсенького, возопит, как оглашенный, и выбежит из комнаты вон. Отчего в нём такой страх был перед этим мирным существом, никому никогда обиды не нанёсшим, - Бог весть! Но нашим дворцовым слугам в дни приезда государя приходилось туго: попробуй-ка избавься от тараканов, да так, чтобы не единый перед государем не вылез - таракан ведь всегда место найдёт, где облаву переждать, а после по прирождённому любопытству своему снова на свет божий вылезет. Вся надежда была на ведунью бабку Акулину, которая умела травами и заговорами тараканов отваживать, - правда, ненадолго, и не всегда помогало, но всё лучше того, чем нет ничего!..

В одежде государь был столь же неразборчив, как в домашней бытности: одевал, что ни попадя и как попало. Я уже рассказывал, как увидав его в первый раз, принял за убогого, в дальнейшим же убедился, что полное пренебрежение к нарядам для него обычным делом было. Не токмо перед своими, но и перед иностранными гостями и посланниками появлялся в простецком, иной раз в нелепом виде и лишь в особливо торжественных случаях в парадное одеяние облачался, предпочитая военный мундир.

Запах от государя был крепок: душистой французской воды он не признавал, издеваясь над теми, кто ею пользуется, а потел сильно. Рубахи менял по две-три на дню, а под парик надевал тонкую полотняную повязку или просто полотенце, чтобы пот по лбу не струился; полотенце часто из-под парика виднелось, но это его ничуть не заботило.

Телесную чистоту, впрочем, соблюдал: каждую субботу ходил в баню, и указ написал, чтобы люди всех званий такоже по субботам под страхом наказания в баню ходили и там со всем тщанием мылись, ничуть не пропуская срамных мест, понеже без оного омовения такой тяжкий дух идёт, что от иностранцев жалобы и срам. Чего он эдак об иностранцах заботился, одному ему ведомо - кто из них в Измайлове жил, в баню ходил редко, у них это не повелось, но для приятного запаху той же душистой водой обливались.