БАБУШКА. А тебе понравилась?

ОЛЯ. Ничего.

МАМА (строго). Ничего – это дохлая лошадь.

БАБУШКА. Что она сказала?

ОЛЯ. Я сказала – ничего, рыба ничего.

Марк Борисович все время напевает, он в отличном настроении.

БАБУШКА. Мой муж, а твой дедушка говорил: ничего – это дохлая лошадь…

ОЛЯ (Футболисту). Буль, а тебе понравилась Света?

ФУТБОЛИСТ. Ничего.

Все смеются.

МАМА ПРИНЦКЕР. Дочь профессора, а такие вызывающие манеры, такие ужасные слова…

ФУТБОЛИСТ. Студентки все так говорят.

ОЛЯ. А ты откуда знаешь?

МАМА. И потом эта походка… А мордочка у нее какая-то птичья.

БАБУШКА (авторитетно). Зато у нее хорошее тело, это факт, а не реклама.

МАМА. Если бы она вела себя прилично, никто и не заметил бы, что у нее хорошее тело. Буль, вам пора спать.

ФУТБОЛИСТ. Вы не правы.

ПРИНЦКЕР. Спать, Буль, спать, ведь вы же режимный спортсмен.

ФУТБОЛИСТ (глядя на Олю). Вы не правы.

ОЛЯ. Иди спать.

ФУТБОЛИСТ. Ты не права.

БАБУШКА. Спать! Спать!

Футболист, угрюмо ворча, уходит. За ним уходят Бабушка и Оля. Возле стола остаются супруги Принцкер.

ПРИНЦКЕР. Ну, слава богу, все прошло прилично. Скромно, но прилично.

МАМА (обнимает его). Ну вот, Марк, тебе уже и пятьдесят.

ПРИНЦКЕР. Полвека! Это же ужас!

МАМА. И все мы живы и здоровы, и Оля уже большая, а помнишь, боялись, что не будет детей. Может быть, стоило устроить именины более пышно, в ресторане «Будапешт»?

ПРИНЦКЕР. Все было вполне прилично…

МАМА. Но в ресторане никогда не сделают такой рыбы. И вообще, в ресторане никогда не знаешь, чем тебя накормят.

ПРИНЦКЕР. Конечно. Можно, я тебя поцелую?

МАМА. Марк, какой ты стал толстый… А ведь был футболистом, как Буль, офсайдом…

ПРИНЦКЕР. Инсайдом…

МАМА. Ты был таким мощным, мускулы у тебя так и катались, ты носил меня на руках и в буквальном, и в переносном, а сейчас никак.

ПРИНЦКЕР. Вот как? (Легко подхватывает ее на руки.)

Свет гаснет. В глубине сцены возникают огни большого дома.

На просцениуме освещаются фигуры Светланы и Кисточкина. Они стоят, облокотившись на прилавок продпалатки, курят, молчат.

КИСТОЧКИН (начинает петь). Эту женщину увижу и немею, потому-то все никак не подхожу, ах, ни кукушкам, ни ромашкам я не верю и к гадалкам, понимаешь, не хожу… Хочешь, я выведу сейчас машину и мы с тобой помчимся, помчимся, будут мелькать огни и скорость все изменит, и мы будем ни при чем, техника будет в ответе, хочешь?

СВЕТЛАНА. Дешевые номера. Куда помчимся?

КИСТОЧКИН. Нет в тебе романтики ни капли. Ну, помчимся во Внуково, в Голицыно, в Сочи, куда хочешь…

СВЕТЛАНА. Отпадает.

Они остаются в тени, а прожектор вдруг освещает комнату Игоря и Эллы. На кровати в ночной рубашке сидит Элла, расчесывает волосы и ногой подкачивает детскую колясочку. Игорь с тихим ожесточением разворачивает раскладушку.

ИГОРЬ (свистящим шепотом). Всю свою сознательную жизнь веду борьбу с этим предметом. Когда же у меня будет своя постель?

ЭЛЛА. Когда поумнеешь, тогда и будет.

ИГОРЬ. Значит, никогда. (Снимает брюки, садится на раскладушку и молча начинает имитировать движения джазиста, отрываясь от трубы, шепчет.) Майлз Дэвис. Импровизация в миноре.

ЭЛЛА. Ложись. Проспишь на завод.

ИГОРЬ. Ты забыла? Завтра я в вечернюю.

ЭЛЛА. Тогда пойдешь утром в молочную кухню.

ИГОРЬ (со вздохом откладывает трубу, гасит свет). Эх, какая лажа…

В темноте начинает пищать ребенок. Фигура Эллы в белой длинной рубашке маячит возле кроватки.

ЭЛЛА (поет). Засыпай, мой милый чудный бэби, исчезай, печали след…

Игорь, импровизируя, подпевает ей, ребенок затихает. Элла ложится.

ИГОРЬ (шепчет). Элка, помнишь, как мы встретились с тобой в «Шестиграннике»? Я солировал и вдруг увидел, что ты стоишь прямо возле эстрады и смотришь на меня и отказываешь всем чувакам. И в тот же год мы поехали с тобой на юг, на халтуру. Помнишь, как было на юге?