– Никто так никогда не любил меня, никто так не служил мне, как вы, герцогиня.

– Ваше величество помнит об этом?

– Всегда… Герцогиня, дайте мне доказательство дружбы.

– Все мое существо принадлежит вашему величеству!

– Попросите у меня что-нибудь.

– Попросить?

– О, я знаю, что у вас самая бескорыстная, самая высокая, самая царственная душа.

– Не слишком хвалите меня, ваше величество, – сказала обеспокоенная герцогиня.

– Я никогда не смогу вас похвалить достаточно по вашим заслугам.

– От возраста, от несчастий очень меняешься, ваше величество.

– Да услышит вас Бог, герцогиня! Прежняя герцогиня, красивая, гордая, любимая Шеврез, ответила бы мне неблагодарно: «Мне ничего не нужно от вас». Да будут же благословенны несчастья, если они вас изменили, и вы теперь, быть может, ответите мне: «Принимаю».

Взгляд и улыбка герцогини стали мягче. Она была очарована своей любимой королевой и не скрывала этого.

– Говорите, дорогая, – продолжала королева, – чего вы желаете?

– Мне надо сказать?

– Не раздумывая.

– Ваше величество может принести мне несказанную радость, несравненную радость.

– Ну, говорите же, – сказала королева, слегка охладев от беспокойства. – Только, моя добрая Шеврез, помните, что я теперь во власти сына, как была прежде во власти мужа.

– Я буду скромна, дорогая королева.

– Называйте меня Анной, как прежде, это будет сладким напоминанием о прекрасной юности.

– Хорошо. Итак, моя милая госпожа, моя милая Анна…

– Ты еще помнишь испанский язык?

– Конечно.

– Скажи мне твою просьбу по-испански.

– Вот она: окажи мне честь и приезжай на несколько дней ко мне в Дампьер.

– Это все? – воскликнула пораженная королева.

– Все.

– Только всего?

– Боже мой, разве вы не видите, что я прошу у вас громадного благодеяния? Если вы так не думаете, значит, вы не знаете меня. Принимаете ли вы мое приглашение?

– Да, от всего сердца.

– О, благодарю вас!

– И я буду счастлива, – продолжала недоверчиво королева, – если мое присутствие будет вам чем-нибудь полезно.

– Полезно! – засмеялась герцогиня. – О нет! Приятно, сладко, радостно, да, тысячу раз да! Значит, вы обещаете?

– Клянусь вам.

Герцогиня схватила прекрасную руку королевы и покрыла ее поцелуями.

«Она, в сущности, добрая женщина, – подумала королева, – и… великодушная».

– Ваше величество, – продолжала герцогиня, – даете ли вы мне две недели?

– Конечно. Но для чего они вам?

– Потому что, зная, что я в немилости, никто не хотел дать мне в долг сто тысяч экю, которые мне нужны, чтобы привести в порядок Дампьер. Но теперь, когда станет известно, что я собираюсь принять ваше величество, все парижские капиталы потекут ко мне рекой.

– А, – сказала королева, кивнув головой, – сто тысяч экю! Нужно сто тысяч экю, чтоб поправить Дампьер?

– Да, почти сто тысяч.

– И никто не хочет одолжить их вам?

– Никто.

– Я их одолжу вам, если хотите, герцогиня.

– О, я не посмею.

– Напрасно, герцогиня.

– Правда?

– Честное слово королевы. Сто тысяч экю – это, право, не так много.

– В самом деле?

– Я знаю, что вы никогда не продавали ваше молчание за цену, которую оно стоило. Подвиньте мне этот стол, герцогиня, я напишу вам чек для Кольбера; нет, лучше для Фуке, который гораздо более воспитанный человек.

– А он заплатит?

– Если он не заплатит, заплачу я. Но это был бы первый случай, когда он отказал бы мне.

Королева написала записку, вручила ее герцогине и, весело поцеловав, отпустила ее.

По исчерпании всех этих интриг человеческий ум, столь разнообразный в своих проявлениях, мог удобнее развернуться в трех последующих главах, которые мы ему предоставили в нашем повествовании.

Быть может, будет еще речь о политике и интригах в картине, которую мы собираемся писать, но ее пружины будут так скрыты, что читатель увидит только цветы и краски, совсем как в ярмарочных театрах, когда появляется на сцене великан, приводимый в движение маленькими ножками и слабыми ручками ребенка, спрятанного в его остове.

Мы возвращаемся в Сен-Манде, где суперинтендант, по своему обыкновению, принимает избранное эпикурейское общество.

С некоторых пор хозяин переживает тяжелые дни. Каждый приходящий к нему в дом ощущает затруднения, легшие на плечи министра. Нет уж больших и веселых собраний. Финансы – вот предлог, который приводит Фуке, и никогда, как остроумно говорил Гурвиль, предлог не был более обманчивым – тут вообще нет финансов.