В своей поездке по Европе Аланд мало времени уделял медитации, он слишком давно здесь не был, во всё вникал, всматривался в людей. В поезде он взял себе купе и приказал проводнику до пункта высадки не беспокоить. Что хотели от него эти глаза, причём тут орхидеи и расклевавший своё яйцо зелёный попугай?

В медитации он увидел улыбку Учителя. Аланд и так всё понял, он знал, что найдёт её. Пусть это толкнёт его в странную игру, чем бы это ни кончилось, он не отступится всё равно. Чувство было странным, ни на что не похожим, словно с груди его сняли кожу, мышцы и кости, оставив одно оголенное сердце, и только прислонив к груди Ингрид, он мог закрыть эту рану.

Отправляя Аланда в мир, Учитель ясно сказал ему, что не отвеченным для него остается вопрос о любви к женщине, что он должен привести в мир своих сыновей, воспитать их, став их учителем и отцом, и что его ждет военная карьера.

Он не знал, что способен так полюбить женщину, в несколько минут прирасти к ней настолько, что без нее он теряет под ногами почву, теряет волю, перестает видеть смысл своего последнего прихода в мир. Он смертельно ранен ее уходом, он в отчаянье, которое недостойно адепта тайного знания с трехсотлетним опытом духовных исканий.

Он вышел на Ревельском вокзале, осмотрелся, побродил вокруг и понял, что у него два выхода: отправиться вверх по мощёной дорожке к улицам Вышгорода – и пропасть в полной неизвестности, или спуститься к заливу, остыть и первым же поездом отправиться по делам в Петербург.

К заливу он спустился, побросал гальку, послушал истошные вопли чаек, оглянулся – там, наверху, по дорожкам, уводящим в гости к старому Тоомасу, его ждал зелёный попугай.

Аланд отправился в Старый город, сличая дома с тем, что застыл перед его внутренним взором. Зашёл в лавку, спросил корма для зелёных попугайчиков, что висели в клетке над прилавком.

– Возьмите этот, – сказал хозяин, улыбаясь Аланду от самого сердца. – Госпожа Ингрид брала сегодня, сказала, что её попугай ничего другого не ест. Вообразите, она считала его самцом, а вчера он отложил яйца и к утру уже одно расклевал.

Видя замершее лицо покупателя, хозяин счёл нужным продолжить:

– Вы её дом не отыщете с улицы, все дома стоят в ряд, а её – за моим, во дворе. Он только глухою стеной выходит на улицу. Я очень люблю смотреть, как она по утрам поливает свои орхидеи. В этом году её орхидеи разрослись, как никогда.

Корм странный покупатель не забрал, а радушие и приветливость продавца вознаграждены были немыслимо щедрым гонораром.

Она пустила его в дом, словно как раз ожидала его прихода.

– Здравствуй, Ингрид.

– Ты всё-таки угадал, – она так просто обвила его шею руками, словно они расстались любовниками. – А я так и не знаю, как тебя зовут.

– И не надо.

– Как же я буду называть тебя? Мне бы нравилось произносить твоё имя.

– Слишком много их было, чтобы хоть одно признать настоящим.

– Ты любишь менять имена?

– Нет. Я люблю только тебя.

– Я буду звать тебя – мой генерал.

Дом был пуст, он это чувствовал. За спиной у себя повернул в замке ключ. Утопая в её поцелуе, он еще раз увидел улыбку Учителя и резко задёрнул внутренний экран.

Её муж уходил в 7.15 и возвращался в 19.15 изо дня в день, кроме воскресенья. Разу не было, чтобы он ушёл позже или вернулся раньше.

В воскресенье муж её уходил на службу в храм и требовал, чтобы жена его сопровождала, ибо так поступают все приличные люди, потом сидел дома весь день. Ингрид часто сказывалась больной во время воскресной службы или после обеда уходила «прогуляться», Аланд ждал её.

Муж никаких поводов для ревности не давал. Когда Аланд понял, что она беременна, его стало тошнить по утрам, она смеялась над ним и говорила, что он беременный вместо неё. Но тошнота уходила, она не была помехой счастью.

Зато, когда непорочный банковский клерк понял, что в доме его появится через пару месяцев наследник, он иначе как шлюхой (дома) или погибшей женщиной (в присутствии чужих) Ингрид не называл. За это Аланду хотелось его уничтожить, но она не разрешала вмешиваться, только смеялась.

– Ты уедешь, и кому достанется наш маленький Фердинанд?

Он не понимал её слов. Он всё равно или убьёт этого зануду, или просто увезёт её, и стоило давно это сделать. Почему она против? Незадолго до родов умер её кенарь, она смеялась над его сообразительностью, а во время родов умерла она.

Глава 2. Фердинанд Абель

Две недели великий адепт пролежал лицом к стене на диване в своем гостиничном номере, всё в нем замерло и окаменело. И вдруг у него перед глазами встал его крохотный сын, Фердинанд. Аланд очнулся.