Человек в красном
Моя жизнь - работа Мои друзья - шинель и наган Моя любовь - партия. Насколько я интересная личность? Настолько интересная, как грязь прилипшая к подошве вашего ботинка. Жизнь вокруг протекает неспешно, с каждым новым днём вытравливая из меня все человеческие чувства. Я не человек, я - партийная машина. *Внимание* Чтобы понять связь произведения с каноном, настоятельно прошу прочитать три предыдущих фанфика, дабы не возникало вопросов. Спасибо за внимание, все нужные ссылки я оставил ниже.
Знакомый вкус обжигающего, сладкого кофе с молоком — редкий напиток. Он никогда мне не нравился, но я пью его изо дня в день, уже и сам забыл зачем, словно это была какая-то традиция, какой-то обряд.
В этом кафе никогда не бывает народа, за редким исключением сюда может наведаться местный пролетариат или колхозники, но и то случается очень редко. Я тут словно дома, все официанты и повара знают меня в лицо.
Я, конечно, атеист, но Господи, как же мне надоел этот горелый запах, разносившийся по всему залу!
Я сидел за одним из столиков, облокотившись на подоконник, и бегал глазами по сводкам в газете. Естественно, я всё это знал, некоторые происшествия ещё и в деталях. Служба в КГБ лишает тебя возможности удивляться новостям.
Вообще поразительно, как меня взяли на службу госбезопасности, ведь мой отец был ярой контрой и даже помогал Деникину во времена гражданской войны. Но я был не такой.
Примерный октябрёнок, честный пионер и идейный комсомолец. Я почитал труды Маркса и Ленина, пел «Интернационал», верил в светлое коммунистическое будущее. Родителей же это ввергало в шок. Мать и вовсе хотела отказаться от меня, но время шло, отец умер, и мы остались одни.
Я поступил на службу в НКВД и добросовестно исполнял обязанности блюстителя порядка. Множество наград, премий, грамот, — я был образцом для коллег. И вот, в один прекрасный день ко мне в гости наведываются товарищи в штатной одежде, но с внушающим удостоверением Комитета государственной безопасности, с заманчивым предложением поработать на них.
Впереди открывалась прекрасная карьера, подъём по службе, большая зарплата. Мать была в ужасе, но, по своей натуре, от больших денег она не отказалась.
А дальше всё пошло кувырком. Благодаря моему рвению меня начали эксплуатировать: отправлять на самые сложные дела, задерживать для работы с бумагами и отчётами, а до повышения было словно до Пика Коммунизма.
И вот, ещё один из таких суматошных дней закончен. У меня нет ни жены, ни детей, ни даже какого бы то ни было друга. Лишь моя работа и туманные перспективы на будущее.
Я отложил газету, достал из внутреннего кармана своей шинели портмоне и выложил на стол рубль и десять копеек.
— Александр Евгеньевич, — послышался голос из-за кассы. — Да вы шо же такое делаете, це за счёт заведения!
Милая девушка, лет двадцати, завсегдатая кассирша в этой забегаловке. Большие карие глаза и длинные каштановые волосы, которые она заплетала в две косы, сочетались с украинским говором. Добрая девчушка.
— Не по-советски это, — я покачал головой. — Социалистическую собственность расхищать.
— Так от кружки кофе що, убуде? — Она махнула рукой. — Теж мени, кража столетия!
— Нет, Аська, — я завертел головой. — Не положено так!
— Ну, як знаете. — она ухмыльнулась. — Жениться вам треба, диточок завести.
— Эх, Аська-Аська, — я поморщился. — Какие диточки, какая свадьба!
Я махнул рукой и вышел из здания. Вечер опустился на небольшой райцентр, купающийся в лучах заходящего весеннего солнца. Я натянул фуражку на голову и медленным шагом отправился к новостройке, которая ныне являлась моим пристанищем.
***
Мать спит на своём полюбившемся кресле-качалке, в руках она держит книгу — Бродский. Давно я хочу сжечь всю эту контрреволюционную писанину, но не могу противиться матери, как бы того не хотел.
Наша книжная полка - вообще, тот ещё экспонат. В левом углу стоят сборники стихов Маяковского, Горького, сочинения Ленина, «Капитал», а справа расположился Бродский, Солженицын, Библия и всяческие мемуары белоэмигрантов.
Напротив книжного шкафа висел портрет отца — грузный мужчина с лысеющей головой и пышными усами, на портрете он улыбался и ехидно подмигивал. На самом же деле, отец был сварлив, жесток и не в меру агрессивен.
Он до последнего противился новой власти. Не знаю, как ему удалось избежать лагерей или расстрела. В отличие от матери, к отцу я не испытывал никакого уважения — этот человек видел во мне лишь будущего наследника, но никак не сына.
Я медленными шагами прошёл в свою комнату. Узкая односпальная кровать у окна, тёмный дубовый стол со стоящей на нём лампой и завалами бумаг разного толка. Я тяжело осел на хлипкий старенький стул и достал из своего дипломата папку с разнообразными досье.
В стране чекистов боялись, шептались за нашими спинами и считали чуть ли не машинами для убийств. Конечно, это было не так. Да, нам приходится выполнять грязную, иногда жестокую работу. Но, когда начинаешь служить в такой структуре, как КГБ, понимаешь, что в нашей стране всё отнюдь не так гармонично, как пишут в газетах.