Ева хотела дать клятву перед портретом прабабки, что будет мстить за отца. Клятвы не получилось: она не сумела выразить мысли, — общая беда всех смелых мужчин и женщин, не понимающих, что искреннему чувству не нужны слова.

Ева отвела взгляд от молодых мудрых глаз прабабки и вынула из палисандровой шкатулки браунинг. Патроны походили на мелкие желуди, и револьвер казался еще более смешным, чем длинноствольный пистолет прошлого века. Ева спрятала браунинг в сумочку, закрыла дом на замок.

С Камы дул ледяной октябрьский ветер, заречье косматилось пожарами, дороги, разбухшие от воды, покрылись льдом и были особенно противны своей голизной. Все стало голым и безобразным, кроме голого, но прекрасного неба.

Под Воткинском унылый бор все-таки развеселил Еву. По обочинам дороги на соснах виднелись свежие и старые затесы. Ева заинтересовалась ими: на побуревших от времени, забрызганных смолой затесах чернели стишки:

Ева перешла к соснам со свежими затесами. На них крупный, еще не окрепший почерк вывел:

Ева рассмеялась. Ее не оскорбляла обнаженная грубость стишков: даже нравилось, что есть кто-то, безбоязненно издевающийся над убийцами.

Она пришла в Ижевск под вечер: ее пропустили сторожевые посты. Ева не разбиралась в военных укреплениях, но видела — мятежники создали сильную оборону. Линии колючей проволоки, опорные пулеметные гнезда, надежные блиндажи устрашали неопытных и робких.

Над городом разносился редкий грустный звон соборного колокола: богомольцы спешили к вечерне. Ева обгоняла купчих, закутанных в оренбургские платки, чиновника с обреченной на беду физиономией, но столкнулась с грязным, оборванным стариком. Старик взмахивал руками, как ворон; грудь его была засеяна георгиевскими крестами, орденами Анны и Станислава, медалями страховых обществ.

— По безумным блуждая дорогам, нам безумец открыл новый свет! Что наша жизнь? Игра! Фельдфебели играют человеческими головами! Но кто играет — проиграет свою игру всегда! — Сумасшедший потряс над головой синими от стужи руками и скрылся за мокрым заплотом.

«Город стал притоном предателей, пристанищем сумасшедших, — со злорадством подумала Ева. — Подленькие людишки царствуют в Прикамье. Они боятся своего прошлого — прошлое преступно их преступлениями. Они боятся и будущего — будущее угрожает им возмездием. Все для этих людей кончится скверно».

Она без труда разыскала деревянный домик своего дяди. Отец Андрей поразился ее появлению не меньше, чем утопленнице, которая вышла бы из заводского пруда.

— Слава Иисусу Христу, пришла! Жива, цела, невредима. Знаю. Все знаю, и о гибели брата моего знаю, — голос отца Андрея прозвучал так проникновенно и горестно, что Ева зарыдала.

Отец Андрей смущенно высморкался. Он, всю жизнь утешавший русских баб евангельскими словами, не осмелился повторить их Еве. Стыд удержал его от лицемерия, потому что он сам осудил своего брата. Когда начальник контрразведки Солдатов сообщил отцу Андрею, что брат его Константин арестован за укрывательство большевиков, он ответил:

— Если это правда, его надо повесить. Но я надеюсь, что это неправда…

Отец Андрей торопливо перекрестил Еву.

— Живи тут у меня, хозяйничай. В кабинете офицер, господин Долгушин, ночует, на постой его пустил. Человек высокообразованный, дворянин казанский, но при нем все же об отце разговаривать остерегись. Долгушин красных люто не любит.

Ева поселилась в угловой горенке; изразцовая печь в голубых теплых лилиях, фикусы в кадках, иконы в золотых и серебряных окладах, тишина, пахнущая сушеной мятой, казалось, отрешали от мирской суеты. Но все это только казалось. Уже давно нет на Руси покоя, не было его и в смятенной душе Евы.

А в Ижевске три человека вершили судьбу города. В этот триумвират входили командующий армией капитан Юрьев, начальник штаба Граве и командир полка имени Иисуса Христа ротмистр Долгушин. Начальник контрразведки, он же и военный комендант фельдфебель Солдатов был только исполнителем их воли. Он делал свое смертоубийственное дело, боясь триумвирата и тайно ненавидя его.

— Что скажете о новом приказе нашего фельдфебеля? — Капитан Юрьев подал ротмистру Долгушину и Николаю Николаевичу обширный, как цирковая афиша, приказ.

— «Все, от мала до велика, на рытье окопов! Лопатой преградим путь Ленину на Урал! Только лопата и штык спасут Ижевск!» — Долгушин отбросил приказ. — Стиль чисто фельдфебельский. Солдатов никогда не поймет, что часто оборона кончается поражением.

— Верно! Пассивная оборона смерти подобна, — подтвердил Николай Николаевич. — Красные коварны и храбры, в смелости их не сомневаюсь. Но ведь надо же помнить — мы вдвое превосходим красных числом. Правда, армия наша — толпы бестолковых мужиков и мастеровых, но ведь и у красных такая же! А двойное превосходство в силах — убедительнейшая вещь! Поэтому я сторонник наступления…