— Как вы смеете! — чуть не задохнулся от возмущения и обиды Мильке. Не мог же я атаковать противника, трижды превосходящего силой. Кроме того, я вынужден был покинуть тракт, — там оказался броневой заслон противника. Пришлось свернуть в лес. Вот почему я опоздал к Высокой Горе. — Желтый румянец обжег серое лицо Мильке.

— Испугались двух броневиков? А почему не испугался пяти белых машин Дериглазов? А Северихин атаковал более сильного противника и первым вошел в Высокую Гору. Да что толковать! Шпагин, пиши телеграмму командарму-два. — Азин облокотился о стол, положил на ладони голову. Высокая Гора взята, путь на Казань открыт. Для штурма города необходимы резервы. Прошу срочно направить хотя бы пятьсот — семьсот штыков. — Азин приподнял голову, уперся кулаками в подбородок. — Ставлю вопрос жизни и смерти. — Проследил за быстро двигающимся карандашом Шпагина. Начальник штаба писал, недовольно выпятив губы: Азин по-своему расценил осуждающее выражение его лица. — Тебе стиль не нравится? Быть или не быть — таков вопрос? Жизнь или смерть, да? Драматическая лирика, да? Ну, вычеркни неуместные эти слова. Впрочем, нет! Пусть остаются. Пиши дальше. Виды на победу прекрасные. Много дел. Все. Добавь еще — немедленно жду ответа…

Успех порождал веру в свои собственные силы, но ум и приобретенный опыт подсказывали: можно разгромить белых под Казанью и даже захватить город, а без резервов его не удержать. Так не будь же авантюристом, не лезь очертя голову в пекло, жди подкреплений, узнай, наконец, что творится под Свияжском. Как дела в Пятой армии? Ты должен, ты обязан быть в курсе ее дел…

«Сперва громы все приближались. Потом откуда-то с другого берега выступили новые, отрыгивающие железо, железные глотки». Карандаш споткнулся о шершавую оберточную бумагу. Лариса Рейснер откинула со лба волосы, гул канонады еще слоился в ушах.

В подвале восстановилась тишина, но время уже обрело новое измерение, на события лег иной — голубой, манящий отблеск. Лариса спрятала записки за пазуху, выбралась из подвала: у калитки очумевший от страха пристав грозил небу кулаком и похабно ругался.

— Этот налет не принес нам ущерба, — успокоила пристава Лариса.

— Совершенно справедливо, сударыня, где им устоять против оружия нашего. Но ведь они, подлецы, могли швырнуть и случайную бомбу.

— Если случайная бомба, то мы и костей не соберем…

Пристав почесал лоб, снова выматерился.

— На пороховом заводе мастеровые зашевелились. Ждут, окаянные, красных. Шушукаются по углам, гадкие слушки пускают, — доверительно заговорил он. — Вы, мадам, дама благородная, поостерегайтесь на улицу выглядывать. Пойду послежу за порядком…

Лариса сидела в горенке, рассматривая литографии царского семейства. Ночью связной Миша принес новость.

На станционных путях Свияжска уже несколько дней стоит поезд Высшего военного совета республики. С ним прибыли члены совета, военные специалисты, старые революционеры. В Свияжске идет формирование Пятой армии. Главком Вацетис с командармом Славеном готовят операцию против Казани. Из Нижнего Новгорода подошла Волжская флотилия, созданная Николаем Маркиным. Сегодняшний артиллерийский обстрел Казани возвестил об ее приходе убедительнее всяких тайных слухов о скором наступлении красных.

Миша принес еще одну новость: с северо-востока к Казани приближаются части Второй армии. Под командой Азина эти части наголову разбили белочехов у Высокой Горы.

Миша передал приказ начальника разведки — возвращаться в Свияжск — и сам ушел на рассвете. Перед уходом долго тряс руку Ларисы, повторяя:

— Береги себя, береги себя…

Рейснер больше никогда не видела Мишу. Себя он не уберег.

Вечером Лариса решила покинуть Казань: ее теперь неудержимо тянуло в Свияжск, к друзьям, к новым событиям, историческое значение которых она ощущает каждой клеточкой мозга.

Ларисе Рейснер выпала завидная доля — рассказать обо всем, что происходит в эти грозные, мучительные, неповторимые дни, все, что она видит и слышит. А видит она и металлический отсвет на лицах рабочих, и алые знамена революции, растоптанные белыми сапогами, и черные кресты на воззваниях епископов. А слышит она и пустопорожние речи эсеров, и бахвальство офицеров, мечтающих о скором взятии Москвы.

Прижимая карандаш к оберточной бумаге, она смотрела на портреты царя и царицы; занавески шевелились, и жужжали мухи, от крашеного желтого пола пахло воском. В этом тихом мещанском домике жил палач и провокатор, и Лариса записала: «По мере того как новая власть на телегах свозила к Волге голые трупы рабочих, на домик пристава слетали идиллические тени».

Пристав вернулся после обеда, радостно сообщил:

— Теперича, мадам, краснюкам крышка! Наши решили уничтожить Свияжск…

Рейснер похолодела от предчувствия новостей, а пристав, собрав морщины на пятнистом лбу, постучал ребром ладони о стол, другой провел по столешнице:

— По краснюкам ударят вот так и вот эдак, и с затылка и в лоб…

Набросив на шею платок, Лариса вышла из дома. На трамвайных остановках толпились люди, но пустые вагоны проходили, не останавливаясь. В центр города спешили такие же пустые вагоны, бежали обыватели, тряслись ломовые извозчики: эта необычная суета удивила Ларису; людской поток увлек ее на главную улицу, к зданию Народного банка.

У подъезда банка стояли броневики, между гранитными серыми колоннами маячили часовые, сновали озабоченные офицеры. Толпа любопытствующих уже запрудила мостовую: мелькали шляпы, вуали, стеки, зонтики.

С непостижимой скоростью распространился слух о вывозе золотого запаса, и это была чрезвычайная новость для Свияжска. Белые увозят золотой запас — куда?

Лариса ловила торопливые, испуганные, завистливые фразы, разгорающиеся в толпе:

— Господи, золото отправляют!

— Говорят, восемьдесят тысяч пудов. Золото-с и серебро-с!