— Ну, ты, жеребец!

Девушка в синем платье, высоких козловых ботинках появилась в салон-вагоне, как являются лесные цветы из сумрачной тени на утренний свет.

Азин не мог бы определить, красавица или дурнушка она, но именно такого девичьего лица вот с таким высоким белым лбом, подвижными бровями, глазами черными, словно ночное стекло, — ждал он в последние дни. Теперь оно появилось, и должно случиться что-то очень хорошее.

— Вы хотите со мной говорить? — спросил Азин, вглядываясь в встревоженное лицо девушки.

— Я пришла из Сарапула. Я хочу сообщить…

— Как вам удалось пройти через позиции белых? Они же никого не выпускают из города.

— А вот я вышла, — невесело усмехнулась девушка. — Нужда заставила…

— Ваше имя, фамилия? — Азин взял стул, поставил перед собой, уперся о спинку локтями.

— Меня зовут Евой Хмельницкой. Я хочу сообщить… — Девушка взволновалась, не находя нужных слов. — Выше Сарапула на Каме, у пристани Гольяны, стоит баржа с арестованными большевиками. Их много, несколько сот человек. Белогвардейцы решили затопить эту баржу, если красные возьмут Ижевск. Спасите арестованных!

— Откуда вам известно о барже в Гольянах? — спросил Азин, чувствуя, что напрасно повысил свой голос.

— О барже знает весь город, — недоуменно ответила Ева. — На этой барже наши отцы, братья…

— У вас кто на барже?

— Мой отец, Константин Сергеич Хмельницкий, здешний врач. Его вся губерния знает, хоть кого спросите, — с печальной гордостью сказала Ева.

— А за что арестован ваш отец?

— За укрывательство красных. — Ева испытывала разочарование. Рискуя жизнью, пробиралась она из Сарапула и была уверена, что встретит опытного и смелого командира. А столкнулась с бледным юнцом, задающим пустые, ненужные вопросы.

— Почему вы решили, что белые собираются утопить арестованных?

— Так они же приказ по всему городу расклеили. Вы что, сомневаетесь в их угрозах? — срезала она неожиданным вопросом Азина.

Он выпрямился, отставил стул, покосился на Лутошкина, на Шурмина. Негромко приказал Стену:

— Позови Северихина и Шпагина. — Повернулся к Еве, пристукнув каблуком о каблук: — Я нисколько не сомневаюсь в угрозах белых. Но я не желаю принимать на веру любое сообщение. Откуда я знаю, кто вы такая?

— Я дочь потомственного дворянина.

— Ваш отец дворянин, да еще потомственный! — отшатнулся Азин, будто его ударили ножом в спину.

— Что же тут предосудительного? — насмешливо спросила Ева. — Ленин тоже из дворян…

— Это был второй, неожиданный удар, нанесенный самолюбию Азина: он не знал, что Ленин дворянского происхождения.

— Ленин — это совсем другое дело, — возразил он не очень убедительно.

Приход Северихина и Шпагина вывел его из неловкого положения. Он объяснил, в чем дело, и как бы мимоходом заметил:

— Нет причин не доверять девушке.

— В таком возрасте еще не умеют обманывать, — согласился Шпагин.

— В подобных случаях ложь становится преступлением, — произнес Северихин, но не закончил своей сентенции, заметив выступившие на ресницах Евы слезы.

— Так что же мы предпримем? — спросил Азин. — Шпагин, что ты думаешь, а?

— Мы не сможем помочь арестованным, пока не освободим Сарапула. А спасти баржу мог бы Николай Маркин, ведь он стоит у Пьяного Бора. Надо известить Маркина, пусть подумает, как освободить арестованных.

— Хорошая идея, — похвалил Северихин.

— Хорошая идея та, что хорошо исполнена! — с жаром сказал Азин. Пошли к Маркину толкового человека. Я напишу записку.

— Толковых разведчиков я направил в Сарапул, в Ижевск. Посылать кого попало — рискованно, — возразил Шпагин.

Азин окинул взглядом уравновешенного, подтянутого от бровей до ноготков начальника штаба.

— В дивизии есть ловкие ребята. Через час я найду тебе дюжину. Надо знать, на что способны бойцы, а не воображать опасности!

— Пишите письмо, гражданин Азин, я отнесу его к Маркину. Переоденусь нищим и пройду незаметно, и никто не заподозрит меня, — выступил из-за спины Северихина Игнатий Парфенович.

— Если вас задержат мятежники, вас расстреляют. Вы об этом не подумали, Игнатий Парфенович.

— Я думаю о людях, попавших в беду, юный вы мой человек.

Лутошкин шел перелесками, озаренными вспышками осени. Калиновые заросли сливались в кровяные озерца, лужи резали глаз свечением воды и солнца, непрестанно проносились утиные стаи: посвист их крыльев тревожил душу. Бледное пустынное небо висело над миром, равнодушное к любым страданиям, гнедые от умирающих трав увалы угрожали опасностью, зыбкие стены неубранной конопли казались подозрительными.