Неустанный фокус на строго заданной “ценности спаривания” также контрастирует с результатами нескольких исследований о характеристиках, которые мужчины и женщины находят важными в партнере. Они показывают, что на протяжении последних 75 лет в разных странах наиболее важные качества в постоянном партнере для мужчин и женщин не имеют ничего общего с молодостью и фертильностью в обмен на ресурсы. Поскольку наиболее желательные качества не связаны с репродуктивной ценностью, комментаторам нет нужды предлагать то, что Дюпре описывает как “абсурдные эволюционные фантазии… в объяснении гомосексуальности”44. Предпочитаемые характеристики не подразумевают, что ценность вашей жены – даже если она является любимой женщиной, матерью ваших детей и единственным человеком в мире, который понимает, что вы имеете в виду, когда говорите, что у кого-то “«борода как у Мак-Фая» или «волосы такого же цвета, как у того человека в Хов, который застукал меня, когда я пинал его кошку»”45, – меньше, если ей 50, чем когда она была на 20 лет моложе. Эти качества нельзя купить, нельзя вколоть или высосать, как жир. И они также являются чертами, которые имеют мало общего с классом налогообложения, роскошными европейскими машинами или шикарным офисом. Скорее они соответствуют факторам, которые снижают шансы, что вы захотите бросить тарелку в голову вашего партнера. Это надежность, эмоциональная стабильность, симпатия и любовь46.

Отсылка Дауни к “долгой и медленной сексуальной революции” – это попытка уловить фундаментальную черту человеческой сексуальности. Человеческая сексуальность освободилась от воспроизводства не внезапно, не с изобретением противозачаточных таблеток в прошлом столетии. Чем глубже понимание человеческой сексуальности, тем заметнее абсурдность “тенденции утверждать, будто «человеческая природа», если речь идет о сексе, – это то, что получается, если убрать все человеческие черты”. Чтобы понять человеческую сексуальность, нельзя просто “избавиться от всего, что является специфически человеческим: от языка, социальной сложности и самосознания”47, не говоря уж о политике, экономической ситуации, социальных нормах и социальных идентичностях. Это неотъемлемая часть сексуальности каждого человека.

Социальный историк Гера Кук из Университета Отаго предлагает прекрасную иллюстрацию именно этой точки зрения в своем описании сексуальной революции48. Кук замечает, что в Англии XVIII века женщины считались сексуально страстными. Но, опираясь на данные об экономических и социальных изменениях, паттернах фертильности, личных мнениях, сексуальные исследования и руководства, Кук прослеживает путь к сексуальному подавлению викторианской эпохи. Тогда женщины обладали меньшей экономической властью из-за перехода от домашнего производства к наемному труду, к тому же общество меньше давило на мужчин, чтобы те поддерживали детей, рожденных вне брака. Итак, в отсутствие известных, надежных способов контроля рождаемости “женщины не могли себе позволить наслаждаться сексом. Этот риск делал удовольствие слишком дорогим”49. Викторианские женщины стали сексуально сдержанными, чтобы контролировать фертильность, утверждает Кук: “…это отчаянное положение могло быть сдержано только введением культуры подавления сексуальности и эмоций. Сначала женщины подавляли себя по собственному желанию, а потом… стали воспитывать в этом духе последующие поколения”50. Кук описывает траекторию сексуальности викторианских женщин от середины до конца XIX века через “усиление тревожности и снижение сексуального наслаждения”51. Только с повышением доступности надежной контрацепции в начале XX века стало наблюдаться все более расслабленное отношение и растущее признание существования и важности женского сексуального желания, которое расцвело с внедрением противозачаточных таблеток и сексуальной революцией. Впервые в истории женщины смогли присоединиться к мужчине в сексе без риска долгосрочных последствий.

Конец ознакомительного фрагмента.