Впервые это случилось в больнице. Я сидела на пластмассовом стуле возле автомата с водой, когда из маленькой комнаты ожидания вышла моя мама. Я уже знала, что туда приглашают людей, чтобы сообщить самую плохую новость: тот, кого они ждали, умер. Чуть раньше мне пришлось наблюдать, как это произошло с другой семьей: десять шагов, поворот за угол, и надежда сменяется безысходностью.

Когда мама вышла ко мне, я уже все поняла. Ее сопровождала толстая медсестра с какими-то бумагами. Она увидела меня – в спортивных штанах, растянутом свитере и старых беговых кроссовках, и на ее лице появилось это выражение: «Ох, бедняжка». Тогда я еще не знала, что оно будет преследовать меня везде: на похоронах, в магазине, в школе, даже на улице. Я опускала голову, утыкаясь взглядом в землю или рассматривая потертости на туфлях, но все равно чувствовала эти жалостливые взоры.

Рядом со мной рыдала моя старшая сестра Кэролайн. Она плакала все время: пока шла служба в церкви, потом в лимузине, на кладбище, дома на поминках. Она так много плакала, что мне казалось, я не имею права ни на одну слезинку, даже если бы и могла ее выдавить. Если бы заплакал кто-то еще, все стало бы совсем невыносимо.

Я не могла примириться с тем, что папа ушел. Я ненавидела себя за то, что лениво и сонно отмахнулась, когда он заглянул в мою комнату и позвал на пробежку.

– Мейси, вставай, – шепнул он мне в ухо, – я дам тебе фору. Давай, ты же знаешь: только первый шаг дается с трудом.

Я ненавидела себя за то, что передумала только через пять минут, а не через две или три, и за то, что слишком долго искала спортивные штаны и зашнуровывала кроссовки. Я ненавидела себя за то, что бежала эти несколько сотен метров слишком медленно, и когда добежала до папы, он уже не мог ни услышать мой голос, ни посмотреть мне в лицо.

Я стала девочкой, отец которой умер у нее на глазах, все об этом знали, и я не могла ничего изменить. Но злость на себя и страх оставались моей тайной, и я не собиралась делиться ею с окружающими. Это мое личное.

Когда я вернулась домой из аэропорта, на крыльце стояла коробка. Стоило мне взглянуть на обратный адрес, и все стало понятно.

– Мам? – крикнула я в гулкую пустоту дома, и дверь за моей спиной захлопнулась.

Столовая украшена цветами вперемешку со стопками рекламных брошюр – все готово к вечернему коктейлю в честь маминого нового проекта. Она только что начала строить новую очередь элитных таунхаусов, которые ей надо продать. Об этом сообщает лозунг над камином: мамино улыбающееся лицо и надпись: «„Дома Куин“ – мы построим вам королевский замок!»

Я прошла на кухню, поставила коробку на кухонный остров, точно по центру, подошла к холодильнику и налила себе апельсинового сока. Выпила все до последней капли, сполоснула стакан и поставила в посудомойку. Но, как бы я ни тянула время, коробка ждала меня. Надо было с этим покончить. Я достала из ящика ножницы и вспорола упаковочную ленту. Обратный адрес, как и на остальных посылках, гласил: «Уотервилл, штат Мэн». Внутри лежал листок с напечатанным текстом:

Я высыпала кусочки упаковочного пенопласта и аккуратно сложила их возле коробки. Внутри оказался пакет с двумя картинками. На первой была изображена женщина, стоящая на кухне и взирающая на стол, заваленный рулонами фольги и упаковочной бумаги, с такой растерянностью, будто ее сейчас хватит удар. На второй – та же самая женщина, на том же месте, но уже никаких рулонов, только к стене прикреплена небольшая пластиковая коробочка, из которой она вытягивает какую-то обертку. На этот раз у женщины такое блаженное выражение лица, которое бывает разве что у мадонн на картинах или у людей, принимающих тяжелые наркотики. «Надоело сражаться с тоннами оберточной бумаги и бороться с беспорядком в шкафчиках? Купите „Аккуратного упаковщика“, и вы получите то, что вам нужно. Удобные отделения с пакетами для сэндвичей и для заморозки, фольгой и оберточной бумагой спасут вас от беспорядка в ящиках. Все и всегда будет под рукой!» – гласила надпись под картинками.

Я провела пальцем по краю коробки и отложила ее в сторону. Странно, что может разбудить тоску по человеку. Я пережила похороны с кучей народу, бесконечный поток открыток с соболезнованиями, сочувственный шепот на поминках. Но каждый раз, когда приходила очередная коробка из штата Мэн, мое сердце разлеталось на кусочки.

Папа обожал такие штучки и не мог пройти мимо любой ерунды, которая якобы упрощает жизнь. Эта его слабость и склонность к бессоннице представляли собой взрывоопасное сочетание. Поздним вечером он часто сидел на первом этаже, просматривая контракты или отправляя письма, и вдруг по телевизору начиналась реклама очередного чуда. Он попадался с первых секунд: сначала на делано счастливую улыбку ведущего, непринужденно болтающего с производителем товара, потом на демонстрацию, после которой следовало обещание подарка за немедленный заказ. К этому моменту он уже доставал из кармана кредитку, а другой рукой набирал номер.

– Это настоящее чудо, – возбужденно говорил он мне, предвкушая очередной заказ. Для него все было чудом: и «Полный набор поздравительных открыток» на все праздники, от фестиваля Кванза до летнего солнцестояния (и ни одной открытки с Рождеством), купленный им для мамы, и похожая на капкан пластиковая штуковина, обещающая легко и быстро уложить мои волосы в настоящий французский узел (закончилось тем, что ее пришлось вырезать вместе с волосами).

Папа не переживал из-за того, что мы с мамой и сестрой весьма скептически относимся ко всем этим «новинкам», ведь они обещали ответы на главные жизненные вопросы. Не философские вопросы – откуда взялось человечество и есть ли Бог, – а самые что ни на есть житейские: действительно ли существует зубная щетка, с помощью которой можно и зубы чистить, и рот полоскать? Для папы ответ был очевиден: «Конечно да!»