Шрифт:
Шатилов вздрогнул: где-то он слышал уже этот голос. Отступив за кадку с фикусом, он стал прислушиваться. Теперь говорила вторая маска, изображавшая нимфу:
— Вы должны обязательно научиться играть в вист, милейший поручик. Самая модная ныне игра. Я никогда не расстаюсь с правилами оной. Вот извольте. — Откуда-то из недр широкого платья появилась тонкая книжечка в зелёной коже. — Называется сия книжка: «Новейший карточный игрок». Послушайте.
Нимфа полистала книжечку и медленно, с заметным иностранным акцентом начала читать:
— Ежели у вас четыре леве, старайтесь выиграть ещё леве и остановить двойную. Потому что вы тем оберегаете полставки, на которую играете. Сила на козырях разумеется, когда вы имеете на них онёр сам-четверть.
Монахиня рассеянно слушала.
— А вот ещё интересный акцидент, — возбуждённо говорила вторая. — Ежели у вас краля, хлоп и четыре, маленьких козыря, начинайте с маленького, поелику перевес в вашу пользу, что у вашего товарища есть онёр.
Вдруг она прервала чтение и, наклонившись к уху монахини, отчётливо произнесла:
— Мне велено передать, что вами недовольны: вы слишком долго бездействуете. Император Иван ещё в крепости.
Алексей Никитич подался, сколько было возможно, из кустов и напряг слух. Ошибиться было невозможно: то был Таген. Но как раз в этот момент раздался зычный голос церемониймейстера:
— Сейчас будет прочитана ода, написанная пиитом Михайлой Ломоносовым по случаю Кунерсдорфской виктории.
Её величество приглашает гостей проследовать в соседний зал.
Все хлынули к дверям, и Шатилов, к великой своей досаде, был оттиснут от столь заинтересовавших его масок.
В зале, где было назначено чтение, было тесно и жарко. Полукругом были расставлены золочёные стулья; в первом ряду сидела императрица. Она была тоже в мужском костюме, но без маски. На небольшом возвышении, крытом красным бархатом, стоял плотный человек в напудренном парике — актёр придворной труппы. В руках у него был свёрнутый в трубку лист плотной бумаги. Когда все расселись, он развернул лист и громогласно возгласил:
— Ода тысяча семьсот пятьдесят девятого года на победы над королём прусским.
По залу пронёсся тихий возбуждённый говор. Елизавета Петровна сделала жест рукою, призывая ко вниманию, и в наступившей тишине актёр начал декламировать.
Шатилова раздражала его напыщенная манера, к тому же он был поглощён отыскиванием заинтересовавших его незнакомцев и почти не слушал, но постепенно слова оды стали проникать в его сознание:
Парящий слыша шум орлицы, Где пышный дух твой, Фридерик? Прогнанный за свои границы, Ещё ли мнишь, что ты велик? —С пафосом выкрикивал декламатор, размахивая руками и переходя от трубных звуков к тихому шёпоту. Но Алексей Никитич уже не обращал на это внимания и жадно вслушивался в смысл читаемого:
Ещё ль, смотря на рок Саксонов, Всеобщим дателем законов Слывёшь в желании своём?— Всеобщим дателем законов… — повторил кто-то рядом с Шатиловым. — Ах, славно, глядишь, написал!
Лишённый собственныя власти, Ещё ль стремишься в буйной страсти Вселенной наложить ярем?Сосед Шатилова был совсем вне себя. Он даже сдвинул прикрывавший его голову женский парик и, поскрёбывая ногтями по обнаружившейся лысине, бормотал:
— Ведь как сочинил! В буйной страсти вселенной наложить ярем…
— Вы бы, сударь, парик поправили, — с невольной улыбкой сказал ему Шатилов.
— Ох! Ох! — испуганно проговорил тот, хватаясь за голову. — Благодарствую, милостивый государь. А то бы не миновать беды.
Он доверчиво протянул руку Алексею Никитичу.
— Грибов, Парфён Прохоров… Допрежь служил у подполковника Яковлева, с недавнего же времени у нового хозяина нахожусь…
Шатилов знал, что Яковлев был всесильным любимцем Петра Шувалова. Ему вспомнились неблагожелательные отзывы Ивонина о Шувалове, и он невольно нахмурился.
Грибов, словно заметив это, торопливо договорил:
— Ныне служу для поручений у великой княгини. Дозвольте, в свой черёд, полюбопытствовать, с кем имею честь?
Шатилов назвал себя. К его удивлению, Грибов внимательно посмотрел на него и сказал, жуя губами: