Вдруг всё стихло. Высокий офицер в форме подполковника выступил вперёд и начал громко читать приказ. Стоявший рядом с ним толмач повторял каждую фразу по-немецки… За клевету и лживые пасквили, порочащие российскую армию, газетиры приговаривались к телесному наказанию: по двадцать пять ударов каждому.

Ударили барабаны. Шестеро солдат с длинными ивовыми прутьями в руках вышли вперёд и стали засучивать рукава. Молодцеватый капрал подошёл к журналистам и знаками предложил им раздеться. Те поспешно начали снимать с себя камзолы. Толпа вокруг заулюлюкала, засвистала. Капрал показал, что надо снять также штаны. Газетиры, смешно прыгая на одной ноге, стали стягивать узкие штаны.

Свист и хохот в толпе усилились. Град насмешек сыпался на злополучных журналистов.

— Ты слышишь? — сказал, смеясь, Ивонин. — Они кричат, что это справедливо: газетиры держат ответ тем местом, которым они думали, когда свои статьи писали.

Внезапно барабаны умолкли. Высокий подполковник поднял руку и прочитал в наступившей тишине новый приказ: от имени милосердной государыни всем виновным объявлялось прощение, но с предупреждением, что если они и впредь будут возводить поклёпы и неуважительно отзываться о русской армии и русских людях, то их постигнет заслуженное наказание. Газетиры с лихорадочной поспешностью одевались; зрители, явно разочарованные, расходились.

— Ваше высокобродь, — сказал кто-то, — приказано господину секунд-майору сей же минут до квартиры иттить.

Ивонин с удивлением посмотрел на вестового казака.

— Как ты нашёл меня?

— По всему городу ищут-с… Их сиятельство требуют.

Наскоро распрощавшись с Алексеем Никитичем, Ивонин направился в штаб. Тотлебена там уже не было, но Бринк передал ему поручение генерала составить ведомость трофеев, а также список учинённых разрушений.

На следующий день Ивонин передал рапортичку. Убитых в берлинском гарнизоне насчитывалось 612 человек, пленных было взято 3900 человек. В числе пленных — генерал Рохов, два полковника, два подполковника и семь майоров. Уничтожены литейные и пушечные дворы близ Берлина и Шпандау и оружейные заводы. Однако ни арсенал, ни суконная фабрика, работавшая на армию Фридриха, не были разрушены. Сохранился также монетный двор и главный провиантный склад.

Прочитав записку Ивонина, Бринк долго молчал.

— Известно ли вам, что названные учреждения сохранены, так как доходы с них идут не королю прусскому, но разным благотворительным учреждениям, например Потсдамскому сиротскому дому?

— Я только описываю, что есть, а объяснять и толковать приказы начальника отряда не вправе, — скривив губы, сказал Ивонин.

— Но это, наконец, и неверно: монетный двор разрушен…

Ивонин только пожал плечами.

— Вы не указываете, — продолжал Бринк, — что у жителей отобрано и брошено в реку оружие.

— По сведениям, мною собранным, доставлено лишь четыреста старых и вовсе негодных ружей.

Бринк покраснел.

— Навряд граф будет доволен вашим рапортом. Вы уж не считаете ли всю экспедицию неудачной?

— Напротив. С потерей всего ста семидесяти человек российские войска овладели вражеской столицей, взяли много пленных, почти шестьдесят орудий и нанесли знатный урон фабрикам. Однако же результаты экспедиции могли бы ещё гораздо важнейшими быть.

Бринк встал, показывая, что беседа окончена.

…В день занятия Берлина главные силы русской армии соединились у Франкфурта с корпусом Румянцева. В тот же день стало известно, что Фридрих, собрав всё, что мог, форсированными маршами идёт к Берлину. Чернышёву был послан приказ немедленно отступить, не ввязываясь в сражение.

В ночь на двенадцатое октября из-под Берлина выступила дивизия Панина (потерявшая, к слову сказать, за время похода всего шестерых убитыми и троих ранеными). Этим же днём двинулись войска Чернышёва и Ласси, а вечером — отряд Тотлебена.

Спустя двое суток все участвовавшие в берлинской экспедиции полки, приведя с собою пленных и трофеи, прибыли во Франкфурт.

— Из Берлина до Петербурга не дотянуться. Но из Петербурга до Берлина достать всегда можно.

Эта крылатая фраза, произнесённая Петром Шуваловым по получении подробных отчётов о походе, вмиг облетела Петербург и, повторенная в дипломатических донесениях, перешла оттуда в Париж и Вену.

Берлинская экспедиция показала всей Европе, что дело Фридриха безнадёжно проиграно. Завоевательные планы прусского короля обернулись против него самого.

Армия, которую Фридрих II пренебрежительно называл московской ордой, оказалась сильнее, чем его хвалёные войска. Не помогли ни Левальдт, ни Зейдлиц, ни Клейст. Не хватило сил оттеснить от Берлина русских, не хватило мужества принять бой в городе, чтобы продержаться хоть несколько дней до подкреплений или хотя бы добиться почётных условий капитуляции.

Корыстолюбие и тщеславие Тотлебена было широко использовано берлинцами, но оно не могло избавить их от унижения перед всей Европой, — унижения видеть на улицах своей столицы торжествующих иноземных победителей.