Особенно высоко ценил Энгельгардт артельный труд крестьян:

"В артели граборы всегда отлично ведут себя, ни пьянства, ни шуму, ни буйства, ни воровства, ни мошенничества... Все граборы пьют охотно, любят выпить, и когда гуляют дома, то пьют много, по-русски, несколько дней без просыпу, но в артелях ни пьяниц, ни пьянства нет. Никто в артели не пьёт в одиночку, а если пьют, то пьют с общего согласия, все вместе в свободное время, когда это не мешает работе".

Работа у артели общая, но это не означает, что кто-то в артели мог укрыться за чужой спиной:

"Вообще согласие в артели замечательное, и только работа производится в раздел, причем никто никогда друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе".

Многие видят в этом проявление индивидуализма крестьян. А, может быть, это просто нежелание поощрять паразитизм, стремление к тому, чтобы каждый трезво оценивал свои силы и не вступал бы в артель, где он будет "слабаком", а искал поприще для приложения своих усилий в соответствии со своими физическими свойствами?

Энгельгардт сам часто пишет об индивидуализме крестьян, и это может сбить с толку современного читателя. В действительности индивидуализм и конкуренция, лежащие в основе жизнеустройства и мировоззрения Запада, для русских крестьян были неприемлемы. У нас был совершенно особый индивидуализм - индивидуализм общинников. Да, каждый обрабатывал свой надел, но многие работы выполнялись сообща, и лишь потом происходил раздел продукции. В голод те, кто раньше других почувствовал на себе его мертвящую хватку, шёл "в кусочки", и ему подавали другие "индивидуалисты", ибо на следующий год просящий и подающий могут поменяться местами.

Чтобы наглядно показать различие двух видов индивидуализма, приведу такие примеры.

В Англии на текстильной фабрике у всех работников часто обрывалась нить, работа станка останавливалась до устранения причины перерыва в работе. И лишь у одного работника станок работал без остановок. Хозяин фабрики спросил этого "отличника", в чём его секрет. "Отличник" не стал брать патент, но не открыл секрета своим коллегам. А хозяину пообещал секрет раскрыть, если тот, в свою очередь, гарантирует ему до конца его трудовой деятельности в обеденный перерыв подавать бесплатно кружку пива. Договор был заключён и неукоснительно выполнялся обеими сторонами.

В СССР тоже бывали рационализаторы, добивавшиеся значительного повышения производительности своего труда. Но когда на это обращала внимание администрация предприятия, или информация о новаторских идеях доходила до "верхов", к "отличнику" направлялись делегации коллег с других предприятий того же профиля, он становился руководителем школы передового опыта, о его новшествах сообщали газеты, издавались информационные листки...

Сталин очень чётко определил разницу между капиталистической конкуренцией и социалистическим соревнованием. Конкуренция требует: "добивай отстающего". Соревнование требует: "делись своим передовым опытом и добивайся общего подъёма".

Соревнование - естественное проявление стремления человека выделиться, полнее реализовать себя. Конкуренция - извращение этого естественного стремления в мире погони за максимальной прибылью. Индивидуализм русских крестьян был ближе к соревнованию, чем к конкуренции, к погоне за прибылью. Русский крестьянин не был "экономическим человеком", тип которого выработала цивилизация Запада. "Всех денег не заработаешь", - рассуждал Энгельгардт, и так же считали русские крестьяне, в отличие от кулака, для которого деньги были главной ценностью в жизни. Поэтому русский человек - в основе своей человек антикапиталистический и даже антибуржуазный, разумный достаток ему дороже изматывающей и всепоглощающей погони за деньгами, излишествами, престижными вещами и роскошью. Вряд ли крестьяне согласились бы с "законом Шмелёва" (автора статьи "Авансы и долги" в "Новом мире", положившей начало публичным обличениям советского строя в "перестройку") "что экономически эффективно, то и нравственно", ибо русская душа не приемлет экономически эффективных, но безнравственных решений. (А Николай Шмелёв жил вполне благополучно, часто критиковал, как и многие другие бывшие "прорабы перестройки", нашу, уже российскую, действительность, стал академиком, директором академического института, и скончался, окружённый почётом, сравнительно недавно).

Крестьянин, как человек неэкономический, из последних сил держался за свой земельный надел, хотя любой экономист доказал бы ему убыточность такого подхода. Доход с надела был ниже той зарплаты, какую крестьянин получал бы, продав свою землю и став батраком. Но, оставшись без земли, он переставал быть членом общины и выпадал из сложной системы связей в ней, гарантирующих ему право на жизнь. Приватизация земли, купля-продажа наделов вела к "раскрестьяниванию" крестьянства, к образованию того самого безземельного кнехта, без которого немыслим аграрный строй, основанный на фермерстве. А на этот путь толкали крестьян и государство, и воспитанные на западной культуре помещики, и экономисты, для которых прибыль была высшим критерием эффективности хозяйства. Так в жизни русского крестьянства столкнулись между собой экономика жизни и экономика прибыли, или, по Аристотелю, экономика и хрематистика.

Когда кому-нибудь из крестьян нужна помощь односельчан, он приглашал их на "толоку". Как уже отмечалось выше, "работа "из чести", толокой, производится даром, бесплатно; но, разумеется, должно быть угощение, и, конечно, прежде всего водка... "Толочане" всегда работают превосходно, особенно бабы, - так, как никогда за подённую плату работать не станут...".

Может быть, потому так хорошо работают крестьяне на толоке, что это всё-таки разновидность "общего дела", которого всегда жаждет русская душа, пусть и не всенародного, а пока лишь в рамках одной деревни?

И ещё один ответ Энгельгардта своим оппонентам заслуживает внимания. Он утверждал, что властолюбия среди крестьян не наблюдалось, да и не очень верили они в новые земские учреждения:

"Крестьянам всё равно кого выбирать в гласные - каждый желает только, чтобы его не выбрали". Зато в делах, прямо их касающихся, крестьяне очень тщательно следили за тем, кому поручается та или иная должность. Так, деревня, взявшая в аренду имение у помещика, для охранения построек, зерна и пр. нанимает как бы старосту, причем выбирает его не из своей среды, но на стороне, чтобы это был действительно сторонний человек, не имеющий ничего общего с членами артели, чтобы не потакал своему куму или свату в ущерб благосостоянию остальных членов общины".