Наставник торопил, но стоило ли? Станем снегом? почему бы и нет… А может просто снегом стать? Первым-первым по незабытому еще теплу. Снегом стать. Белым-белым-белым по стеклу. Снегом стать. Долгим-долгим-долгим до тепла? Мне бы снегом стать, днем и ночью падать, долгой-белой тишиной. Слова забытой песенки крутились и крутились, вводя в какой-то транс, и я вновь поймал это ощущение разлетающихся искр, одновременно целого и необъятного. Вот оно! Нужно всего лишь собрать себя обратно! Вернуть на место все изящные осколки, вновь стать единым!

Потянувшись мысленно к каждой яркой вспышке, к каждой прекрасной частичке, позвав их за собой, в себя, я и не заметил, когда и как разлетелось вдребезги окно, как меня выкинуло в середину комнаты, как закружило в белом вихре, как утихшая было метель завыла сильнее, чем когда-либо врываясь в раскуроченное окно ярой волной. Я собирал себя, по кусочкам, по осколкам и с каждой поглощённой снежинкой буря снаружи стихала, но та, что была внутри, всё крепла и крепла.

потом наступил пик — всё замерло, и такая опустилась тишина, что показалось, будто весь мир умер. Ветер прекратился, снежинки зависли в пустоте, развивающиеся занавески застыли в причудливых складках, а Наставник так и замер с протянутой в мою сторону рукой и только слабый, как будто отдалённый стук нарушал идеальную картину. Сердце брата продолжало биться, пусть всё тише и всё медленнее, но продолжало, и именно этот звук и вывел меня из смертельного транса — единым рывком я вобрал в себя все оставшиеся нити и направленной волной выпустил чудовищный поток силы в сторону замёрзшего моря. После чего с чувством выполненного долга отключился и уже не увидел, как отмирает окружающий мир, как брат подхватывает на руки, а Наставник подбегает и склоняется надо мной, спешно сканируя внутренние потоки, латает и корректирует покорёженные диким напряжением каналы, закрывает дыры в ауре — в общем, спасает от выгорания мою зарвавшуюся тушку…

С первого взгляда я возненавидел эту белую гадость. Слепящие просторы, без красок, запахов и почти без звуков — только завывания ветра и иногда отдалённый шёпот прибоя. Безрадостно, безжизненно, невыносимо скучно и жутко холодно. В первый год ссылки я всё никак не мог согреться — камины жгли, не переставая, но изгнать это ощущение оледеневших рук, ног, да и мозгов никак не получалось.

А потом снег забрал маму, оставив взамен комок новой жизни. Чудо, которое не должно было произойти с нашей семьей — второй сын, да ещё и за такой короткий срок — даже не знаю с чем это сравнить. Жаль только отец не дожил, он, судя по всему, даже не знал о втором сыне. Иначе не оставил бы беременную жену и не поехал на эти крэшшшевы переговоры. Ирония — отец хоть и сгинул в огне, но всё же в снегах.

Так что снег я ненавидел всем своим сердцем и когда брат вдруг за несколько минут превратился в крэшшшево порождение этого самого снега… Вначале я хотел послушаться своих советничков, но потом мелкий обратил взор снежных глаз на меня и что-то дрогнуло — пусть и дитя ненавистных снегов, но это нечто было моим братом, разве мог я его уничтожить? Кровь от крови моих родителей? А ведь наша кровь так сильна…

И брат остался жить. Правда, я не стремился особо с ним контактировать, всё же любить его мне было сложно. Да и лишнего времени совсем не было. Но и не заботиться о нём я не мог — у Раэля было всё самое лучшее, что я мог ему дать. И если сначала это было совсем ничего — лишь кормилица, нянька, кров да нехитрая пища, то после удачного союза с Домом Бьерн появились и учителя, и книги. младшенький полностью оправдывал подаренную ему жизнь — рос, учился, по словам наставников был необычайно послушным, рассудительным, старательным. Науки давалась легко, а любознательность поражала. Как я понял из отчётов, библиотеку он проглотил за несколько лет. Не то чтобы она была очень большой и богатой, но всё же. Пару раз я находил время повидаться с ним, и он не переставал меня приятно удивлять — совершенно непохожий внешне на выходца из Дома, он был одним из лучших его представителей, даже в таком юном возрасте.

Если сначала его странная, белая, холодная красота и отпугивала, то вскоре я поймал себя на мысли, что откровенно любуюсь им. Он казался хрупким, изящным, с необыкновенно тонкими чертами лица. Его можно было бы принять за девчонку, если бы не мужская одежда и вполне себе мужское поведение. Во всём кроме постели. Вот тут он меня удивил.

Юный инкуб за год до своего первого совершеннолетия это ходячий крэшшш — хочется трахнуть всё что видишь, а так как обаяние и притягательность уже включились, то и это «всё что видишь» очень не прочь, чтоб его отымели во всех угодных милому созданию позах. А Раэлю всё было побоку, он продолжал усердно учится и столь же усердно игнорировать дам и не очень дам Цитадели.

И так вплоть до самой инициации. В моём присутствии не было ничего странного или необычного, всё по традиции, хотя в самом процессе я не предполагал участвовать — обычно молодой инкуб, или суккуба, сами прекрасно справляются с основной задачей. Моя же была проста — необходимо было лишь приподнять завесу над чувствами и ощущениями партнеров, помочь сделать первый глоток чужих эмоций. Но что-то во взгляде малыша зацепило меня, и для Раэля я сделал всё до конца. Он должен был пойти по моему Пути, иначе рисковал растаять как тот самый снег летом. Так было у матери, и я начал замечать признаки и у брата — сонливость, плохой аппетит, некая заторможенность в движениях — жизненная сила утекала, и пополнить её не получалось. Очевидно, что Льды стали давать Раэлю значительно меньше подпитки, они подталкивали его к самостоятельности.

Ох уж эти Льды. Конечно, в самом начале я не верил в них, не понимал, почему местные относятся к ним как к чему-то живому, мыслящему. потом стал замечать много странностей — и устойчивость северян к морозу, и их необычную для людей силу, и долголетие. Окончательно убедила меня в существование этих самых Льдов с большой буквы вторая летняя охота. Я тогда погнался за оленем и сильно оторвался от основной группы, так что в какой-то момент очутился на скалистом берегу моря в одиночестве. О погоне я забыл в тот же миг, как натолкнулся взглядом на то, что было в воде — огромная льдина, в виде застывшей волны плыла в сторону берега, блистая алмазными всполохами под палящим солнцем. И пусть летом у нас и не настоящая жара, но и тех двадцати пяти градусов должно было хватить для уничтожения остатков зимы. Но на льдине совсем не было заметно следов таянья. И это было странно. А потом стало жутко — когда глыба запела перезвоном тонких, совершенно нездешних голосов. Вдруг стало очень холодно, я мгновенно продрог в своём охотничьем костюме. Нет, не было ветра, тучи не закрыли небо, ничего такого. Просто в одночасье стало морозно как в самую жуткую зимнюю стужу.

А льдина всё пела и голоса становились громче. Лошадь не выдержала первой, и как я не пытался поддержать её силой, она всё же пала, превратилась за несколько секунду в кучу замороженного мяса. Льды хотели моей смерти? Совсем нет, это у них было такое посвящение в северяне… Жертву они приняли и отпустили меня — голоса стихли, а глыба вдруг разбилась, и заставшая волна таки достигла скал, обдав меня целой лавиной брызг.

Когда свита нашла меня, то я всё ещё стоял в ступоре над трупом лошади и глядел в морскую даль. Никому ничего не пришлось объяснять, все и так прекрасно поняли, что именно произошло на берегу. На ужин подали строганину из конины, а с утра заявились сваты от Старшего Дома Бьерн. Да-да, они сами решили породниться с нами, и вопреки всем традициям и канонам сами же прислали и сватов. Так что к концу осени, всего в пятнадцать лет я был уже прочно женат на женщине, старше меня почти вдвое. Зато новую зиму мы встретили во всеоружии — в Цитадели стало намного теплее, светлее и вкуснее. Да уж, причудливо сплетаются морозные узоры.