Кто-то дернул его за руку. Перед ним стоял Рабинович. Его волосы походили на уши Урамбо, глаза сверкали.

— Как ваше имя? — гневно закричал он, касаясь карандашом своей записной книжки.

— Анатолий Шеломин…

Ответил машинально. Круглый глаз плыл по грязному черному сюртуку, окруженный желтыми фосфенами.

— Какого факультета?

— Физико-математического… но…

— Вы мне ответите за это убийство, пигмей! — забрызгался писатель и побежал прочь.

— Зачем ты стрелял? Разве ты полицейский? — подскочила Надя.

Шеломин вдруг побледнел. Давно, в детстве, он застрелил Надину кошку и мучился, как преступник. Теперь, внезапно, появилось совершенно то же переживание.

— Но ведь они не умели стрелять! — попробовал он защищаться.

— Разве ты полицейский?

…М-р Грэди направился к своей неожиданной переводчице. Это была красивая девушка — заметил он — высокая, с белокурыми косами, положенными коронкой, яркими губами.

Англичанин извинился за свой костюм. Негр принес ему пиджак и шляпу.

— Я много слышал о русских женщинах, — сказал м-р Грэди.

Надя готова была расплакаться.

— Что мы скажем теперь иностранцу?!

— Скажи, что мне очень, очень жаль слона! — воскликнул Шеломин.

— Пустяки, — сказал м-р Грэди.

Его точный мозг мгновенно отметил, что, согласно пункта четвертого заключенного с передвижным зверинцем условия, он был обязан доставить слона в Петербург, т. е. в гавань. Остальное его не касается. Поэтому зверинец должен заплатить ему. В сущности, это даже к лучшему: меньше хлопот. Что же касается Кини, то он, конечно, сумеет устроиться с полицией…

Подошел катер. На набережной м-р Грэди взял автомобиль.

— Я буду очень признателен, если вы будете моим переводчиком на этот вечер.

— О, я знаю только несколько слов, — ответила Надя, наполняясь гордостью.

Она первый раз в жизни могла поехать в автомобиле. Отказаться было невозможно.

— Толичка, купите мне билет на поезд, — сказала она. — Мы ведь вместе едем?

Шеломин расцвел.

«Ах, глаза — синие, ясные, радость, что бы ни случилось, они с ним!»

— До завтра! — крикнул он вслед.

Надя превосходно отвечала на вопросы: «который час» и «какая улица», улыбалась, подставляя лицо мягкому ветру и, наконец, даже попыталась завязать разговор.

— Почему слон убежал?

М-р Грэди нахмурился.

«Черт!» — подумал он: «Надо было послушаться гнусавого американца, достать слону самку».

Вслух ответил уклончиво:

— Не знаю. Со всеми так бывает…

— Да… да… У нас была лошадь, Воронко. Старая и смирная, как башкирин… Но стоило выехать на ней в степь, она несла и бесилась, как дикий трехлеток.

— Yes, yes, — закивал м-р Грэди.

М-р Грэди узнал, что Надя на лето уезжает. Прощаясь, он вежливо предложил учить ее английскому языку, если она захочет увидеть его, когда вернется в Петербург…

Перед глазами Шеломина, в ореоле желтых фосфенов, плыл круглый глаз. Вдруг из дверей пивнушки выскочил Рубанов, схватил за руку.

— Э, тезка, задумался? Пойдем пить, забудешь свою Наденьку.

В кармане у Рубанова бутылка водки, — с пикника.

Шеломину странно, что вот, человек пьян и все кажется, будто он никак не может понять чего-то. Самого важного для него и очень простого.

— Ты только не болтай, — шепчет Рубанов. — Может быть, меня ищут шпики. Пей!

Шеломин выпил: может быть, вспомнит, поймет.

— Опять задумался… На-ди-нька…

Нет, не вспомнить. И не забыть Нади. Разве можно забыть такую девушку? Сколько ни пей.

Вечером, перед тем как лечь спать, м-р Грэди записал в своей особой записной книжке, где ничего не было касающегося пулеметов и марганца:

У Рабиновича не хватило гривенника на трамвай. Пьяный и злой, он шел в свою комнату на Старо-Невском проспекте. И жизнь в эту ночь показалась ему особенно гнусной, когда он, по привычке, взял перо.

Под столом звякнули пивные бутылки. В углу валялось грязное белье. Прачка забыла взять. В ручном зеркале, в черных волосах, седые нити.

Рабинович не поспел в лодку. Он слышал выстрелы, ускорил шаги, запыхался. На фоне стального зеркала залива стоял темный гигант. Карлик прицелился. Рабинович кричал: «Не смей!» Нервно щелкали винтовки… Тогда у него появилась эта смутная мысль.