Маррити не хотелось произносить слово «полтергейст» при Дафне, потому что та уже смотрела фильм Стивена Спилберга с таким названием. В фильме духи контактировали с маленькой девочкой через телеэкран, а ему не хотелось, чтобы у Дафны развилась фобия телевизоров.

Его «Британская энциклопедия» – правда, 1951 года издания – кажется, подходила к феномену полтергейста серьезно. От статьи о психических исследованиях Фрэнк перешел к телепатии и ясновидению, но автор статьи, веривший, кажется, и в эти явления, не упоминал ни о чем похожем на психическую связь, установившуюся у Фрэнка с дочерью.

Эта связь, возникшая за последние два года уже после смерти Люси, до сегодняшнего дня проявлялась у них попеременно: примерно неделю отец улавливал кое-какие мысли Дафны, потом эта способность ослабевала, а через месяц Дафна на протяжении шести-десяти дней ловила некоторые из его мыслей. Пожалуй, нетелепатические периоды сокращались, а телепатические повторялись все чаще, пока сегодня не наложились один на другой. Прекратятся ли они теперь, после того как начались у них одновременно? Хотелось бы верить, хотя он был рад, что сегодня днем они с Дафной оказались на связи, когда начался пожар.

За ужином Дафна не доела свое мясо под соусом чили. Раза два она давилась, как будто ей тяжело было глотать, но Фрэнк поймал в ее мыслях картинку, где мелькнула ложка, зачерпывающая мозг из расколотого бритого черепа, черно-белая, а значит, не иначе как из того проклятого фильма, который она смотрела, и он не стал спрашивать, что с ней. Хотя, наверное, следовало.

Он давно так остро не жалел, что Люси умерла, оставив их с Дафной на произвол судьбы. Даже вдвоем родителям не просто растить ребенка. Ему вспомнились слова Честертона: «Ребенок лучше меня, однако я должен его учить; его страсти намного чище моих, однако я должен их контролировать».

Так или иначе, ногти у Дафны всегда были обкусаны до мяса, по крайней мере, в эти два года.

«Я делаю все, что могу», – подумал Маррити, примеряясь к этой фразе, и усомнился, часто ли он действительно делал все, что мог, и как надолго его хватало.

Завтра можно было вставать не по будильнику, поэтому Фрэнк налил себе еще виски, хотя лед в стакане давно растаял. Денег за завтрашнюю лекцию он тоже не получит.

Зато под кирпичами в Грамотейкином сарае лежит золото, подумал он. Возможно…

По замыслу Грамотейки, золото должно было пережить пожар, который уничтожит сарай, а заодно и некий фильм вместе с письмами – уж они-то точно не уцелели бы. Ну и вот, фильм все-таки сгорел.

Дома их с Дафной ждало сообщение на автоответчике из медицинского центра Шаста «Милосердие». Когда он перезвонил, им подтвердили, что Грамотейка скончалась в Маунт-Шаста около полудня.

Фрэнк отпил глоток тепловатого виски, насладился тем, как он обжигает горло, и полез во внутренний карман куртки. Бережно достал письма, найденные в коробке из-под патронов в сарае старушки. Несколько хлопьев ветхой оберточной бумаги опустилось на синюю тетрадку, лежавшую у него на коленях, и он смахнул их вместе с тетрадью на ковер. Конверты пропахли бензином, и Фрэнк предусмотрительно отложил трубку на пепельницу.

Первый осмотренный им конверт, судя по штемпелю, был отправлен 10 июня 1933 года из Оксфорда, но письмо внутри было написано по-немецки, так что Маррити разобрал только приветствие: «Meine liebe Tochter», что, очевидно, означало: «Моя дорогая дочь», и подпись «Peccavit» – в переводе с латыни, если Фрэнк не ошибался, «Я согрешил».

Он пролистал всю пачку, пальцами приоткрывая каждый конверт в поисках одного из тех английских писем, которое видел в сарае, и первое же попавшееся вытащил наружу.

Штемпель Принстона – Нью-Джерси, 2 августа 1939, обратный адрес на конверте напечатан: «Фалд-Холл, Принстонский институт перспективных исследований», а под ним кто-то карандашом подписал: «Эйнштейн, ком. 215».

Маррити замер. Неужели Эйнштейн писал Грамотейке? Его письмо должно стоить немалых денег!

Он бережно развернул желтоватый конверт, в надежде найти в нем письмо Эйнштейна и с надеждой, что таких в пачке найдется еще парочка. Письмо было отпечатано на машинке и адресовано «Миранде», хотя на конверте адресатом была указана Лиза Маррити.

«Дорогая моя Миранда, – прочел Маррити, – сегодня я отправил письмо королю неаполитанскому, предостерегая его от злоумышлений Антонио и советуя заблаговременно укрепить свою власть над Неаполем, к каковой рвется Антонио».

Имена были знакомы Фрэнку – Мирандой звали дочь волшебника Просперо в шекспировской «Буре». Брат Просперо, вероломный Антонио, обманом захватил власть, став герцогом Миланским, и изгнал Просперо с дочерью.

Грамотейка называла своего отца Просперо.

«Я не упомянул о других силах, – продолжал автор письма, – как и о Калибане, что стал теперь твоим целомудренным Инкубом. (И чья в том Вина?) С первым я могу помочь Неаполю, но лишь для того, чтобы скрыть и уничтожить все Упоминания о Другом. Я сломаю свой Жезл и схороню его в земле на нужной глубине, и там, куда не опускался лот, я Книгу утоплю».