Для поколений читателей он был Мастером, для поколений авторов — образцом и примером. Станиславу Лему в этом году исполнилось бы 95 лет. Этот необычный проект — дань памяти великому писателю и философу. Здесь, на краю гибели Вселенной, невероятные потомки людей и инопланетян встречают немыслимое, здесь Филип Дик пытается спасти Америку от могущественной компьютерной системы под названием «Лем», здесь властвуют и страдают искусственные интеллекты, множатся виртуальные миры, человечество устанавливает первый контакт с инопланетянами, открывает планеты со следами чужой и чуждой нам жизни, а андроиды поднимают бунт против своих создателей.
Твердая НФ и ироничные притчи, головоломные постмодернистские рассказы и запутанные НФ-детективы — в этой антологии есть истории на любой вкус. «Эдем», «Солярис», «Фиаско», «Следствие», «Сказки роботов», «Абсолютная пустота», «Звездные дневники Ийона Тихого», «Дознание», «Маска» — все эти тексты до сих пор служат источником вдохновения для современных писателей, что ярко доказывает «Голос Лема», антология, написанная в честь Станислава Лема, мастера, без которого научная фантастика была бы совершенно иной.
Яцек Дукай
ПРЕДИСЛОВИЕ
(пер. Сергея Легезы)
Ни одна хорошая книга не пройдет безнаказанной, а любой творческий жест одновременно является предметом рыночной игры. И, как часто бывает со многими подобными попытками, инициаторам антологии, вдохновленной творчеством Станислава Лема, легко приписать низкие намерения: дескать, используют популярное имя в качестве дармовой рекламы, чтобы получить маркетинговый эффект на одном названии.
Однако в нашем случае речь идет о деянии без малого героическом.
Поскольку, во-первых, действительно ли «Голос Лема» использует известную марку — или только пытается ее создать, восстановить?
А во-вторых, можно ли в принципе «писать как Лем»?
Первый вопрос может показаться почти абсурдным (если не разрушающим привычную картинку). Как же так, ведь о Леме слышал каждый! А то! А еще все слышали о Чарской или Гайдаре — но я не верю в толпы читателей, расхватывающих антологию рассказов а-ля Чарская.
Почему я позволяю себе сравнивать именно этих писателей? Увы, я много раз убеждался, что для современного читателя, любящего вампирские лавбургеры, саги фэнтези, книги Пилипюка и Пекары, Кинга и Канаван, — Лем стоит на той же полке, что и, например, Жеромский или любой другой, проклинаемый школьной братией автор из списка для обязательного чтения, совершенно школярами не перевариваемый.
В беседах с этими читателями раз за разом возникает мотив раннего неприятия Лема (и, обобщая, всей научной фантастики) из-за обязательного — в начальной школе — чтения «Сказок роботов» или рассказов о Пирксе. Для новых поколений школьников этот опыт оказался воистину травматическим.
Что ж, просто они слишком рано подступались к Лему: сбой в образовательной программе. Есть писатели, до которых нужно дорастать, причем делать это не единожды — нужно дорастать до них многократно. И вот эти несчастные оканчивают школу, сами заводят детей, а отвращение сохраняется. Уже целые поколения взрастают в состоянии благостной неосведомленности о сокровищах воображения Станислава Лема. И они вовсе не невежды: это люди образованные. Возьми, попробуй, убедись, что такая литература по-прежнему не для тебя! В ответ: «Я пытался, но, черт побери, не понимаю этого языка!»
Вот и еще одно неожиданное препятствие — язык Лема: специфичный, разухабистый довоенный польский, сплетающий воедино техницизмы и чудесные резиновые неологизмы, юмористическую эквилибристику и пресные архаизмы: послойно, как в торте, этаж за этажом — для читателя XXI века он стал настолько же чуждым, как и польский Мицкевича. Ведь трудность чтения «Пана Тадеуша» заключается не в головоломных интеллектуальных вопросах, которые ставит эта литовская эпопея, а в непонимании текста на базовом уровне — его слов и предложений. Язык Лема, с этой точки зрения, постепенно с течением времени становился все более герметичным, уже поздняя эссеистика Лема возвела непреодолимо высокий барьер для потребителей культуры супермаркетов.
Мои печальные констатации естественным образом противоречат мнению, распространенному в польской медиасфере. И чем это более уважаемое и серьезное медиа, тем для него очевиднее: «все знают, читают и любят Лема». Откуда такая разница?
Мне кажется, принцип «мыслить и говорить, как Лем» стал уже отличительной поколенческой чертой, аналогично более раннему «говорить, как Сенкевич». Время, когда мы входим в культуру, в произведения, нас формирующие, влияющие на наши воображение и вкусы, — идентифицирует нас подобно ДНК и папиллярным линиям. Нельзя заново пережить детство, и нельзя во второй раз читать как ребенок.
Да, исключения бывают — исключения бывают всегда. Авторы некоторых рассказов из этой коллекции суть их примеры. Но в целом демаркационная линия прошла по 1989 году: кто успел войти в мир НФ раньше, тот с большой вероятностью «заразился Лемом». Тогда Лем и вправду был своеобразным Солнцем фантастической литературы: тем паче в 1970-х. Но после 1989-го все изменилось: он стал лишь одной из тысяч звезд на небосклоне. Сейчас можно сызмальства зачитываться фантастикой, считать себя ее знатоком, ее преданным фанатом — а Лема вообще не читать или, прочитав одну-другую его книгу, сознательно отринуть их, как литературу неинтересную и несущественную; и не испытывать из-за этого ни малейшего дискомфорта при культурном обмене, при разговорах с другими читателями, при попытках понять современное творчество.
Что было бы невозможно в случае аналогичного игнорирования, например, творчества Толкина. Даже если кто-то Толкина люто ненавидит, он вынужден ориентироваться в его произведениях, чтобы осмысленно участвовать в беседах о современной культуре, причем даже и не завязанных всецело на фантастику. В этом смысле творчество Лема может показаться литературным тупиком. Сколько вышло книжек, фильмов, игр, для полноценного восприятия которых необходимо чтение Лема? Их единицы, и они далеко не самые удачные.