А тут вот на днях в соседнем подъезде мужик картину вешал. Кувырк с табуретки – и шесть сантимов какой-то чугунной декорации себе в голову. Только рот успел открыть. И такое удивление на лице – что за херня типа? Ни печали соответствующей, ни досады. А просто – что за херня? Изумился парень насмерть.

Но то – трезвый. У них всякое бывает. А Колька со второго этажа упал прямо в окно, когда курил и заснул. Упал на асфальтовую отмостку, и видеть его никто не видел, ибо он за куст сирени свалился.

Утром проснулся – и тот же вопрос: что за херня типа? Где я?

И начинается тут Великая Загадка Пьяного Человека. Не решенная по сию пору. Почему эти сукины дети не мрут, как все?

Академики говорят – у пьяного мышцы полностью расслабляются. Мало того, он не координирует своих действий. Не готовится к плохому. Поэтому, когда, к примеру, падает – он, как медуза, падает, расслабленно. Или как коврик. Вы много ковриков разбитых падением видели? Я тоже ни одного. Но это-то понятно. Это физика, и против нее не попрешь.

Сэнсэи говорят, у пьяного гармония с внешним миром и примирение с миром внутренним. Оттого он ни с чем не конфликтует и, мало того, все, с чем он соприкасается, приобретает плюшевый характер детской обслюнявленной игрушки. Ну вот, например, кирпич. Летит прямо в голову. Долетает. Видит – цель пьяная в говно. И падает на землю, слегка только подправив жертве макияж. А почему он не разбивает алкашу все на свете? А потому что кирпич плюшевым становится. Соображать надо, говорят сэнсэи. Налейте-ка нам еще по стакану – пора медитировать.

Объяснений много. Еще у пьяных, говорят физиологи, нет нормального человеческого шока и нормальной человеческой реакции на раздражители. Поэтому ты ему бац – а ему фиолетово. Помню, в экспедиции рублю дрова столярным топориком. Вы вот все в жопу городские и интернетовские и не знаете, что столярный топорик бреет. Вообще им дрова, конечно, не рубят – это нонсенс. Но это мой топорик, я что с ним хочу, то и делаю. Рублю. Мимо проходит Миша Боголюбов. Уже одна фамилия его значит, не правда ли? В плепорцию. То есть – пока стоит. Но, видимо, не надолго. А дальше следует финт мелких событий. Я рассекаю последнюю чурочку и вонзаю топорик в рядом лежащее бревно, чтобы перекурить. В это же самое мгновение Миша ставит ногу почти на то же место. И это почти приводит вот к чему. Топорик по траектории все же вонзается в бревно. Но при этом на лету рассекает ему самую что ни на есть вену. Ну, вот: разуйтесь, встаньте – видите, набухла? Здоровая такая, толстая, как карандаш. Вот ее я и рассек.

И – фонтан крови, само собой.

Вот что должен делать в таком случае трезвый человек? Упасть в обморок, заорать, подпрыгнуть. Помолиться, в конце концов. Посмотреть мне в самую, однако, сетчатку глаза. В общем, как минимум, испугаться.

Ага. Два раза.

Миша просто с интересом посмотрел на фонтан и сказал примерно следующее:

– Н-да. Надо к Ленке за спиртом идти.

Вот при чем тут Ленка? При чем тут спирт? Где тут логика?

Фонтан вверх побил-побил и иссяк. Мишка сел на бревно, лопух какой-то сорвал, пальцем прижал к ране и добавил:

– Или пусть сюда несет, что ли?

В общем, торжество духа. И никакой трагедии. Без никаких последствий.

Потом этот Мишка (тракторист он был и разгильдяй, каких мало) выпал в соответствующем виде со своего боевого трактора «Беларусь» прямо, казалось издаля, под заднее огромное колесо. Трактор воткнулся в сельский клуб и заглох. А Мишка хряпнулся на землю и уснул. Колесо проехало по энцефалитке распиздяя, не задев его совершенно. Ну, и где справедливость, спросите вы?

Справедливость, однако, есть.

И заключается она в огромном, невероятном количестве ангелов, спасающих наши души и до смерти, и даже после нее.

Крылья.

Вот принято считать, что у ангелов белые крылья... Ну и что это за ангел? Это бройлер какой-то, утка птицефермовская, гусь совхозный.

Настоящий ангел должен быть с иссиня-черными крыльями. Я лично после семи бутылок вижу именно такого.

Описываю.

У него нет глаз. То есть есть, конечно. Но упаси тебя господи глянуть в них. Глаза выжжет не хуже, чем сваркой.

Нет тела. Оно скрыто под черными бесформенными одеждами. Мне почему-то кажется, что под одеждами тоже ничего нет. Одна пустота.

Нет ног. Он не ходит. Когда он передвигается, создается впечатление, что он просто скользит в воздухе. Впрочем, вся эта ботва тоже под одеждами.

А вот голова есть. Она угадывается. И волосы есть. Они струятся по плечам и ниже. Но это все ерунда.

Огромные, убийственной черноты крылья. Перо к перу. Блестящие, с металлическим отливом перья. Они острые на концах. Они еле слышно шелестят в покое, а когда ангел распахивает свои мерцающие крылья, пытаясь охватить полмира, – они издают шорох смерти. Почти звенящий. Крылья завораживают. На них и только на них можно смотреть в этот миг. Они распахиваются, деля весь мир на две половины. Одна половина перед ним – где вы. И одна половина за его спиной – где только тени. Как летает ангел, я не знаю. Не видел. Мне кажется, когда он делает всего один только взмах, начинается ураган. Не зовите ангела. Просто, когда вам плохо, представьте, что за вашей спиной стоит ангел с огромными крыльями. Его крылья на какой-то миг станут вашими. И вы взмахнете ими один только раз. И начнется ураган. Шорох смерти.