Шрифт:
Жена его была довольно заурядной внешности блондинка, всегда ярко накрашенная, модная, с прекрасной фигурой. Он баловал жену трофейными украшениями и новыми нарядами. Сам он носил китель без погон, синие галифе и до зеркального блеска начищенные сапоги. Внешне это была благополучная пара, которую видели на вечерах и концертах в доме офицеров, где на зависть одиноких женщин, они лихо вытанцовывали фокстрот «Рио-Рита». Детей у них не было. У Василия Михайловича были две страсти: борьба и гармонь. Смотреть на борьбу он ходил на последнее отделение в цирк. За любимых борцов болел азартно и темпераментно.
После очередного запоя в состоянии глубокой депрессии он застрелился.
Дети слушали кухонные рассказы взрослых
– Жаль Василия. С немцами совладал, а вот с собой справиться не смог.
– Тоня виновата. Не смогла его душу «смятую» разгладить. До войны ласковой и душевной была.
– Не надо, бабы. Война покалечила не только тела, но и души людей. «Не судите, да не судимы будете».
6. Рассказ штрафника
Эту историю рассказал мне сосед по комнате в доме отдыха. Это был крепкий старик лет 65, приехавший из г. Слободского. При нашем знакомстве по его выговору, я заметил, что он не местный. «Так и есть» – сказал он и позже на досуге рассказал мне свою историю.
«Родился и вырос я на Волге, под Сталинградом. Закончил школу, военные курсы, служил, участвовал в финской войне, а к началу Отечественной войны с Германией был уже опытным кадровым военным – старшиной.
Летом 1942 года немец пёр крепко. Мы с боями вынуждены были отходить. Бывало какой-нибудь населенный пункт брали по несколько раз – то мы, то немцы. Случилось, что у одной деревни нас накрыл жесткий минометный обстрел. Очнувшись от легкой контузии, я увидел, что немцы на нашей позиции добивают раненых. Ни погибать, ни сдаваться не хотел, поэтому скрытно, ужом пробрался до дома в деревне. Скинув гимнастерку, брюки и сапоги, припрятал их, в сарае взял косу-литовку и в наглую вышел из дома. Я носил тогда бороду и вполне сошел за хозяина. Немцы на меня цыкнули: «Sitzen nach Hause!». Не до меня им было. Старушка – хозяйка меня не выдала и накормила. Утром наши вышибли немцев из деревни. Сарай, где я припрятал свою амуницию – догорал. Я предстал пред молодым особистом в исподнем без документов и оружия. Доказать, что я только вчера был в бою не смог, только морду побили зря. Скоро опять попёр немец, и уже нам всем вместе пришлось драпать. Из окружения вышли немногие. Я вытащил раненого особиста, он же меня и выдал. Судили меня как изменника Родины и в штрафбат. Был я в то время крепкий, выносливый и осторожный, грудью на пулемет не лез, в белый свет зря не палил, за спинами других не прятался – все были на виду. Воевал с умом: помнил заповедь… остаться живым, а немцу урон причинял немалый. Штрафников погибало много, но мне везло. Бог миловал, воевал долго.
Атака. Рис. О. Верейского
Уже в конце войны в Прибалтике немец сидел в укрепленной обороне. Приказали нам взять одну лесистую высотку. Она неожиданно оказалась сильно укрепленной, дошло до рукопашной, и когда командиры решили, что штрафники все погибли, её просто накрыли артиллерией, смешав прах своих и немцев с землей.
Очнулся ночью от холода. Тишина и никого, кроме трупов. Пошарил в разбитой землянке. Нашел консервы, хлеб, вино. Поел, стащил с убитого немца шинель, завернулся и уснул.
Разбудили утром свои – трофейщики. Приняли сперва за немца, потом за предателя. Побили, конечно, потом опять суд, и я оказался в Вятском крае. Обидно было, воевал честно, и такой финал. Пробовал бежать. Куда там. Трое суток бродил по лесам и болотам, спал, можно сказать, «бок о бок» со зверьем. Вернулся назад. Срок отбыл. Женился на местной. Освоился, живу нормально, ещё работаю. Родня звала на Волгу, да привык я здесь и сроднился с вятскими и сам давно считаю себя вятским».
7. Разбитая семья
В семье было четверо детей: старшая – девочка и трое парней. Младшему в 1945 году было 8 лет. Отец вернулся с фронта раненым, насквозь простуженным и больным. Некоторое время поработал кочегаром и вскоре умер. Мать служила в ЖЭКе. С горя, нищеты и безысходности запила и погибла от инфаркта возле дома. Девочку взяли родственники в город Горький. Парни остались одни.
В их комнате было две койки, стол и тумбочка. Одежда висела на гвоздях, вбитых в стену. Окна закрывали газетами, прикрывая нищету их жилья от любопытных прохожих. Смышленые братья Гена и Сема подрабатывали на конюшне конторы ЖЭКа и, где могли, подворовывали на пропитание. Когда кто-нибудь попадался, то его воспитывали и прощали или садили на небольшой срок. Так уж получилось: когда выходил из тюрьмы Гена, сажали Сему. Младшего Витю они берегли.
Ребят на дворе было много. С ребятами соседних дворов миру обычно не хватало, и братья Семён и Геннадий были авторитетными вожаками подростков. Их уважали за силу и справедливость. Бандитами они не были.
Часто, собираясь на крыше сарая, пацаны слушали их веселые байки и сентиментальные заунывные тюремные песни на блатном жаргоне. Пел Гена задушевно, неумело подыгрывая себе на разбитой гитаре.