Он вернулся к делам, вновь стараясь как можно больше времени уделять воспитанию и развитию сына, однако все чаще вечерами он выпивал, то совсем немного, то больше, а то и до заметного опьянения. Только теперь пуская в свое сознание дурман, он не позволял никакой части себя вырваться на волю, оставляя грань дурмана, которая приносила мимолетное облегчение.

В судьбу же Лейна он решил не вмешиваться, давая сыну право решать все самому. Он, конечно, знал, что Лейн сначала жил у одного из своих товарищей, а после поселился в комнате при храме, что его зачислили в послушники и по возможности узнавал все про успехи сына, стараясь при этом самому Лейну на глаза не показываться. Он был угнетен чувством вины и стыдом за то, что не справился. Откровенно говоря, Стен считал, что упустил уже ту возможность, что у него была, дабы объясниться с сыном, теперь он мог лишь ждать, когда его своенравное дитя даст ему еще одну возможность.

В целом Стен остался в гнетущем покое, чуть притупленном алкоголем и заполненным ожиданием.

Зато покоя не было Лейну. Пока его отец был героем, он для молвы стал эгоистом. Даже его товарищи, поначалу отвернувшиеся от Лейна как от предателя, теперь с большим уважением говорили о Стене, ведь теперь они знали за что в действительности был арестован их наставник, теперь они понимали, что глава экзархата был прав, и что с ними поступили вполне справедливо в условиях той ситуации в коей они оказались. Сначала Лейн был виновен в том, что являлся сыном Стената, потом в том, что отвернулся от родного отца.

Пока никто не смел тревожить самообладание отца, народный укор надавил на сына. Как же часто люди, в действительности совершенно безразличные к нашей участи, вмешиваются в наши судьбы, стремятся нас судить и направлять. Видимо это одно из развлечений человеческой породы, вторгаться в чужие жизни, только чтобы отвлечься от своей. Ведь как это легко и просто судить и понукать другого, когда вся его жизнь идет где-то далеко от тебя и как при этом страшно вмешиваться в судьбу родного человека. Простой народ, вечно занимающийся подобным, концентрируя на этом свое внимание, всюду совал свой нос, пуская при этом свою жизнь на самотек. Впрочем, этим страдают не только мещане, образованные люди тоже спешат спрятать свои огрехи участием в чужой судьбе или громким порицанием, ведь кто первым крикнет, тот и будет лучше всех услышан. Наверно от этого средь рокота лживых воплей так сложно расслышать искренний шепот.

Так и Лейну было крайне сложно средь бесконечных пересудов заметить молчаливое ожидание отца, он то и дело узнавал, что тот тихо и безмолвно интересуется его судьбой, но при этом совсем не ищет встречи.

Поначалу все это только сильнее злило Лейна. Он злился от того, что отец ничего ему не объяснил, не учитывая, что сам он едва ли был настроен кого-то слушать. Он злился от того, что за ним великодушно приглядывали, при этом брезгуя даже взглядом. Лейну было невдомек, что в действительности его просто ждали и о нем просто беспокоились. Ему напротив казалось, что его испытывают, таким странным образом преподносят ему урок. Впрочем, это и было уроком, который теперь с болью усваивался сознанием юного бунтаря. Только все это было следствием пути самого Лейна, отражением его мыслей и чувств, а не действий его отца. Вся боль которую переживал сейчас Лейн была итогом его эгоистичных требований, его гордыни и его мнимого первенства. Путем сложных внутренних предпочтений и иллюзий он загнал себя в моральный тупик, выход из которого должен был его многому научить.

Он был достаточно горд, чтобы не позволять себе сидеть на чужой шее. Он был достаточно избалован, чтобы попробовать выживать на жалкое жалование послушника и жить в небольшой каморке при храме. Он был достаточно уязвлен собственными предрассудками, чтобы вернуться домой. Несмотря на то, что его никто не выгонял, а он сам, хлопнув дверью, покинул отеческий дом, ему казалось, что то пренебрежение, с которым его встретил отец, было желанием его никогда не видеть. Однако время сделало свое, и гордый Лейн принял возможность неверного истолкования действий отца.

Так через несколько месяцев своего отсутствия он вновь оказался на пороге отцовского дома. Было уже поздно, и Лейн внутренне пристыженный всей этой ситуацией постучал в родную дверь, не посмев зайти так просто, хотя и видел свет в окне гостиной и понимал, что дом еще наверняка не заперт.

На стук его никто не отозвался и не ответил.

Поначалу Лейн был готов повторить свой подвиг, но поднеся руку к двери, ощутил себя ненужным. Словно его вновь бросили, только теперь не мать, а отец. Его бросил даже отец...

От подобного внутреннего ощущения, вызванного далекими детскими переживаниями, он счел унизительным, что бы то ни было теперь выпрашивать.

Поэтому, полный отчаянной горечи, он захотел уйти. Но как только он отступил, дверь отворилась.

На пороге стоял Стен. Он был пьян, однако недостаточно чтобы быть невменяемым. Он всегда боялся потерять самообладание поэтому нередко пил так, чтобы только почувствовать подобие облегчения. Зато регулярное употребление алкоголя притупляло саму суть его чувствительности. Его эмоциональность погасла. Та зияющая пустота, что осталась от потерянной любви и заполнилась гневом, теперь вновь казалась пустотой, притупленной неопознанной массой. Монстр крепко спал под этой бесконечной анестезией, а хозяин тела незаметно и медленно терял способность к здравомыслию, живя словно в легком тумане, пусть и при сохранении самоконтроля. С годами это убивает, но пока прошло слишком мало времени, и Стенет замечал только то, что ему намного легче жить именно так.

Вечерами же он пил немного больше, чтобы было легче спать, оттого можно было заметить его опьянение.

Таким его и застал Лейн.

– Заходи, - вот и все, что он услышал от отца после долгого отсутствия.

Стен был просто жалок.

То был тот самый период времени, когда Лейн был достаточно взрослым чтобы видеть, делать выводы и как следствие - судить, но еще совсем не опытен, чтобы понимать.

Тот осадок, что остался у него, выработал яркую склонность осуждать отца, он видел в нем человека падшего и лживого, человека слабого, который только притворяется на людях. Для этого вывода ему хватило одного лишь взгляда. Стен был ничтожен, а значит, по мнению Лейна, не достоин внимания и веры народа. То, что он так долго слушал от других, сыграло с ним злую шутку. Его отец был умным достойным человеком полным смелости и отваги? Да, конечно! Перед собой прямо сейчас Лейн видел слабое создание, начинавшее свою дорогу в бездну. И из-за этого «человеческого куска мяса» столько толков и шума, столько людей считало своим долгом попрекнуть Лейна. Это только смешило юнца, вызывая в нем презрение.