Шрифт:
Последние слова я произнес на редкость серьезно, но это вряд ли было замечено. Тем более, Иванка вдруг спросила:
— А кто такой адмирал Крузенштерн?
Она выросла не в России и не знала троих из Простоквашено. Разумеется, мы с Яной попробовали восстановить этот пробел. И как-то незаметно мы погрузились в разглагольствования по поводу русской литературы. Особенно поэзии. Конечно же, Яне нравились Ахматова с Цветаевой. Я же особо не разделял ее восторгов. Скажем, стихи Гумилева мне импонировали больше.
— Это тот, что муж Ахматовой? — спросила Яна. В голосе звучала подколка.
— Нет, это Ахматова — его жена. А ты вообще его читала?
— Ну…
— Тогда очень советую прочесть. У него есть много хороших вещей. «Жираф», «Ягуар»…
— В общем, зоопарк.
— И он тоже, — мне вдруг захотелось изменить, или хотя бы скорректировать тему разговора. — Я, например, придерживаюсь классических взглядов. И Пушкин, Лермонтов, Некрасов мне нравятся больше поэтов серебряного века. Особенно Лермонтов. Его я могу цитировать много.
Я действительно часто поражал своих друзей цитированием неимоверных по размерам отрывков из запомненной в далеком детстве классики. Вот и сейчас вдохновение вновь понесло меня.
— Знаете, его стихотворение «Баллада»? — и, не дожидаясь ответа, я начал цитировать.
В избушке позднею пороюСлавянка юная сидит.Вдали багровою зареюНа небе зарево горит.И люльку детскую качаяПоет славянка молодая: «Не плачь, не плачь,Иль сердцем чуешь,Дитя, ты близкую беду.О больно рано ты тоскуешь.Я от тебя не отойду.Скорее мужа я утрачу.Не плачь, детя, и я заплачу.Отец твой стал за честь и БогаВ ряду бойцов против татар.Кровавый след — его дорога,Его булат блестит как жар.Вон видишь, зарево краснеет.То битва семя Смерти сеет. Как рада я, что ты не в силахПонять опасности своей.Не плачут дети на могилахИм чужд и стыд и страх цепей.Их жребий зависти достоин».Вдруг стук, и в двери входит воин.Брада в крови, избиты латы.«Свершилось!» — восклицает он,«Свершилось. Торжествуй, проклятый!Наш милый край порабощен.Татар мечи не удержали.Орда взяла, и наши пали». И он упал и умираетКровавой смертию бойца.Жена ребенка поднимаетНад бледной головой отца.«Смотри, как умирают люди,И мстить учись у женской груди».Пораженные столь долгим цитированием, Яна с Иванкой просто онемели.
— Кто там, что сказал про женские груди, — откуда-то из-за спины появился вездесущий [40] Соловей.
Но даже он не смог сбить патриотического настроя, захватившего теперь Иванку.
40
Кстати, за это его свойство, в середину которого вставляли еще одно «с», ему часто советовали одевать памперсы.
— Кад jе сjутра jутро освануло, [41] — начала она,
Долетjеши два врана гавранаОд Косова пола широкога,И падоше на биjелу кулу.Баш на кулу славнога Лазара.— Jедан гракhе, други проговара, — продолжил я цитировать сербский эпос о Косовой битве,
«Да л' jе кула славног кнез-Лазара?Ил' у кули нигдjе нико нема?То из кулы нико не чуjаше.Веh то чула царица Милица».41
Если, начиная с этой строчки, вам что-то непонятно, то не удивляйтесь, это не по-русски.
Я посмотрел на Иванку. В ее сегодняшнем воплощении она тоже звалась Милицей. [42] Сквозь деланное спокойствие, проступило то внутреннее содрогание, которое испытывает человек, когда слышит близкую сердцу историю о своем тезке, помимо воли транслируя ее на себя. Я продолжил:
Па излази пред биjелу кулу.Она пита два врана гаврана:«О Бога вам два врана гаврана,Откуда сте jутрое прилетjели?Видjесте ли двиjе силни воjска?Jесу ли се воjске удариле?Чjа ли jе воjска задобила?»42
Подчеркиваю, не милицией, а Милицей.