Кантакузин остановился, всматриваясь вдаль.

— Туда нам дороги нет. Разве что искать свое спасение в болоте.

Стратиг Мануил согласно кивнул.

— За нами погоня, басилевс, — крикнул один из дружинников.

Матвей с Мануилом оглянулись. Теперь уже сомнений быть не могло — это сербы. И их силы намного превосходят отряд Кантакузина. К тому же его воины устали. Принимать бой было бессмысленно.

— Вперед! Вперед! Наше спасенье в ногах наших коней!

Это был последний приказ Матвея Кантакузина. Сербские всадники с каждой минутой приближались к ним. А впереди ожили и стены крепости: жители Филипп закрыли ворота и взошли на стены. Когда же всадники Кантакузина приблизились, десятки стрел, словно пчелиные жала, вонзились одновременно в человеческие и конские тела. Лучники опустили свои луки, лишь когда приблизилась сербская конница. Но тогда уже луки и не нужны были: тогда в дело вступили острые сабли и булавы с шестоперами. Кантакузин, окруженный двумя слугами — Кипарисиотом и Гавросом, — мчался вперед, уже не оглядываясь по сторонам. Для него сейчас было важнее спасти свою жизнь. И все бы ничего, да силы коня оказались не беспредельны — не выдержав этой бешеной скачки, конь пал. Выброшенный из седла с огромной силой через голову коня, Кантакузин на несколько мгновений потерял сознание. Тут же стрела вонзилась в живот Гавроса. Кипарисиот осадил своего взмыленного коня, спешился и оказался близ господина как раз в тот момент, когда Кантакузин открыл глаза.

— Господин, бери моего коня.

Матвей вскочил в седло и уже на полном скаку крикнул.

— Спасибо, Кипарисиот.

Но слуге уже не нужна была благодарность господина, он упал замертво, сраженный саблей подоспевшего сербского конника. Заинтересовавшись богатыми одеяниями слуг Кантакузина, сербы спешились и. подошли к лежавшему со стрелой в животе Гавросу.

— Не иначе сам Кантакузин, — бросил один.

— Эх, кабы его в лицо знать, — невысокий светловолосый серб подошел к Гавросу и выдернул из его живота стрелу.

Почувствовав минутное облегчение, Гаврос открыл глаза.

— Кантакузин небось отсюда уже далече, — добавил третий.

Поле было чистым: ни османов, ни преследующих их сербов уже не было видно, они оказались где-то в стороне. И только какой-то одинокий всадник скакал на расстоянии двух полетов стрел.

— Кантакузин еще не так далеко, — превозмогая боль, произнес Гаврос. — Во-он тот конник, которого вы… видите… и есть Кантакуз…

Так и не договорив, Гаврос снова закрыл глаза. На сей раз навсегда.

— Э-э, да, возможно, он и прав. Ну-ка, давай за ним.

Сербы вскочили на коней и помчались в погоню. Но расстояние было слишком велико. Достигнув первых камышовых зарослей, Кантакузин резко осадил коня и соскочил на землю. Камыши были высокие, выше человеческого роста, трясина колыхалась под ногами, но идти было можно.

Поняв бессмысленность такой погони, сербы повернули к крепости, управитель которой немедленно приказал доставить ему охотничьих псов. Расчет его был прост и верен — запутавшись в трясине и камышах, Кантакузин далеко не уйдет. И вот уже ратники, натравив псов, нырнули в заросли. Поиски были не слишком долгими, и к вечеру измученного, едва не разорванного псами связанного Кантакузина привели в крепость. Тотчас же в разные стороны помчались гонцы, в поисках господина Филипп кесаря Воихны. Уже на следующее утро Воихна узнал, что Кантакузин пленен. Не раздумывая, он с двадцатью дружинниками поскакал в Филиппы, размышляя по пути, как же ему теперь быть, как поступить с пленником и сообщить ли о пленении Кантакузина своему сюзерену — царице Елене.

Воихна поднялся на третий ярус башни, где в отдельной камере находился под стражей Матвей Кантакузин. Выслав стражников, Воихна остался с Кантакузином один на один. Несколько секунд два бывших заговорщика молча смотрели друг на друга. Злоба и ярость сверкали в глазах одного, смущение и испуг написаны были на лице другого.

— Бог свидетель, Матвей, совсем не то мыслилось в голове моей. Совсем не так должны мы были встретиться, — еле выдавливал из себя Воихна. — Провидение дьявольское, видать, шепнуло Елене о нашем сговоре. Вызвала она из Скопле войско. И твое счастье, что сейчас перед тобой стою я, а не Милан Топличанин.

— Тебе ли, изменнику, о моем счастье заботиться?! — процедил сквозь зубы Кантакузин и отвернулся. Больше он не желал ничего говорить.

Пленника по приказу Воихны переправили в Драму. Кесарь делал все, чтобы хоть как-то сгладить свою вину перед Кантакузином. Он окружил его заботой и вниманием и стражникам приказал выполнять любую его прихоть. Более того, он пообещал Кантакузину, что, коли будет его воля, отпустит он его с Богом домой. Единственно, что держало Воихну в неизвестности и удерживало от каких бы то ни было действий — это отношение к пленнику царицы Елены. Ведь она на правах сюзерена могла потребовать столь знатный трофей себе. А Кантакузин мог бы еще пригодиться кесарю для дальнейших планов. И Воихна рискнул. Рискнул поехать к Елене лично и просить у нее разрешения отпустить Кантакузина восвояси. Но дорога оказалась несчастливой — Воихна нежданно заболел и провалялся в постели в замке одного из своих властелинов целых двадцать пять дней. Лишь после этого он, наконец, попал в Серры. Елена приняла его любезно — ведь он вместе с Миланом Топличанином разбил проклятого Кантакузина и спас ее и ее державу от позора завоевания. Узнав о просьбе кесаря, царица поначалу пыталась отговорить его от столь неразумного шага, но, поскольку Воихна упорно продолжал настаивать на своем, благосклонно разрешила поступать с пленником, как его душе будет угодно. В приподнятом настроении возвращался Воихна в Драму. Но там его ожидал новый удар.

Иоанн Палеолог, узнав о поражении и пленении Кантакузина, воспрянул духом. Он быстро собрал войско и за три перехода оказался в окрестностях Адрианополя. Столица Матвея Кантакузина сдалась без боя. Это случилось так быстро, что семья Кантакузина — жена Ирина, сестра Иоанна и ее дети не успели покинуть город. Но Палеолог благожелательно, вопреки наговорам советников, отнесся к семье пленника. Поставив в Адрианополе своего архонта, Иоанн вернулся в Перифеорион и послал гонцов к Воихне, которым было поручено выкупить у кесаря Матвея за любую цену. Воихна и слышать об этом не хотел. Но гонцы не сдавались; они сообщили, что города Матвея заняты, а жена и дети в плену. Кесарь понял, что Матвей Кантакузин ему больше никогда не пригодится. Гнев заполнил его душу. Он дал приказ ослепить пленника. Но гонцы, чудом перехватившие этот приказ, пригрозили Воихне, что в таком случае он не получит ничего, ибо император Иоанн повелел доставить Матвея целым и невредимым. За это он платил большие деньги. И Воихна сдался.

«Ради защиты отчей земли от посягательств на нее и ради упрочения благоденствия и мира среди подданных царства моего, я, в Христа-Бога благоверный, царь Стефан Урош V, господин всем сербам и грекам, и Поморью, и Западным землям, объявляю состояние войны с нерадивым братом отца моего, отступником и самозванным царем, дядей царства моего Симеоном». Такая грамота, написанная красными царскими чернилами с личной подписью и золотой печатью Уроша, была объявлена глашатаями во всех концах Сербской империи, как на юге, где происходило непосредственное столкновение двух царствующих особ, так и на севере, где эти неурядицы и распри наиболее отчетливо выразились в недовольстве дубровницкой колонии в городе Железник, ибо бесконечные столкновения мешали дубровчанам спокойно торговать (а это было основным их занятием) и даже более того — подвергали их жизни ненужной, а главное, бессмысленной опасности.