— Дак ничего, выдюжим, — расправил могутные плечи растроганный Фотинка.

Почти год Дмитрий Михайлович был воеводой в Зарайске. В многотрудную пору приспел он сюда по велению Шуйского, множество невзгод претерпел в этих стенах. Но всегда держался твёрдо. Ни с чем уехал от него в Рязань ляпуновский племянник Фёдор, склонявший князя к измене. Впустую угрожали ему приспешники самозванца. И даже когда предавшаяся царику близкая Коломна прислала в Зарайск своих наказных, взбунтовавших посад, не дрогнул князь. Запёрся в крепости, куда перед тем на случай осады посадские свезли все свои пожитки и запасы, и строго сказал со стены:

— Кто на Московском государстве царь, тому и служу, а иного не ведаю. Понеже не станет царя Василия, его воспреемнику присягну. И вам так же поступати, ворам не потворствуя!

Побунтовали бы ещё мужики, да всё добро и еда в крепости, в разум пришли, усмирились. А князь им ещё и про Лисовского напомнил, которому они два года назад оплошно сдали город. Не их ли вина, что триста детей боярских из Арзамаса, пришедших на подмогу, положили тут свои головы? Вон он, курган, не осел ещё над братской могилой арзамасцев!

Несворотим, как намертво вросший в землю жёрнов, был воевода. Но в последние дни и он заколебался. Кому служить, когда не стало на Москве царя? Семибоярщине, которая сама сдала власть полякам и в которой был его недруг Лыков? Владиславу, что шагу не шагнёт без отцовской указки и не царём, а захватчиком объявится на Руси? Да и не объявился ещё — пусто царёво место.

И уж метит на него пакостная Маринка со своим новорождённым волчонком.

Ревностно исполняющий службу и почитающий высшую власть, Пожарский по указанию Москвы безоглядно присягнул Владиславу, но честь его была уязвлена. Никогда он ещё так мучительно не терзался сомнениями. И как только пришла весть, что король наслал из-под Смоленска разбойных черкасов зорить Рязань, а московские бояре угодливо присоединили к ним полк Сунбулова, враз стало ясно князю, где правда, а где неправда. И он не мешкая поспешил на подмогу Прокофию Ляпунову, врасплох осаждённому за Рязанью в Пронске, и вызволил его.

Бритоголовая запорожская рать отпрянула в поле, выжидая другого удобного случая.

— Ополчаться надобно. Всем нам ополчаться! — сверкая неистовым взором, кричал Прокофий и судорожно хватал князя за рукав. — Сам же узрел: кругом боярская измена. Не Владислава, а Жигимонта на выю хотят нам посадить. Чуешь ли?

Приехав в Рязань, они всю ночь проговорили в тереме Ляпунова и порешили скликать земское ополчение. Пожарский должен был отправиться в Москву и тайно настроить посады к возмущению, Ляпунову же предстояло наскоро собрать ратные силы и в урочное время соединиться с Пожарским. Оба поклялись стоять заедино.

Дмитрий Михайлович оставил в Рязани почти всех своих ратников и с небольшим отрядом воротился в Зарайск, чтобы закончить там свои дела. Неожиданно ему донесли, что войско Сунбулова в одном поприще от города. Не растерявшись, он начал готовить крепость к обороне.

Сунбулов подошёл к Зарайску ночью. Бдительные дозоры увидели, как с южной стороны заметались и замельтешили огни факелов на краю узкого посада. Слитный конский топот и ржание, перекличка возбуждённых голосов, нескончаемый хруст снега далеко разносились в темноте, обнаруживая многочисленность войска.

Пожарский ещё раз обошёл боевые площадки и, к изумлению ратников, распорядился развернуть более половины пушек, обратив их жерла внутрь крепости. Особо он проследил за перемещениями в Никольской башне, а выйдя из неё, долго вглядывался в едва различимые ниши внутренних бойниц. Бесноватые отблески коптящих на снегу смоляных плошек озаряли его угрюмое лицо.

Взмыленные пушкари, кряхтя от натуги и обдирая в темноте о невидимые распорные брусья кафтаны, устало бранились в огромном чреве гулкой башни:

— С ума, что ли, спятил князюшко-то?

— Своих побивать затеял!

— Своих не своих, а ещё до сечи Богу душу откажешь!

— Не измена ли тут?

— Кака измена?

— Нет, ребята, помяните моё слово: всё ладом будет. Знаем, чай, князя: сам сгинет, а уж нас не оставит.

— Мели, Емеля! Самому тож, поди, тошно.

— Ах, растак вашу, куды дулом впёрлися!

Как бы ни бранились пушкари, но сошлись на том, что воевода умыслил явно опасное дело.

Едва забрезжил рассвет, с грохотом раскрылись ворота. Конница Пожарского тесным строем ступила на мост через вал. Это обрадовало казаков. Приступая к острогам, они вначале всегда старались выманить врага: на глазах у него поджигали посад, истязали пленных, гоняли кнутом нагих жёнок, похабно дерзили и, когда осаждённые не выдерживали и всем скопом устремлялись на вылазку, казаки схватывались с ними малыми силами, остальные же внезапно нападали на крепость с тылу. Пожарский, по их разумению, сам глупо попёр на рожон.