Сборник «Смерть считать недействительной» объединяет лучшие военные рассказы и очерки Рудольфа Бершадского, включая и самые свежие — написанные в последние месяцы. Заглавие книге дал рассказ, посвященный удивительной военной судьбе Иллариона Васильева, Героя Советского Союза, который был посмертно награжден в числе 28 легендарных панфиловцев, погибших в 1941 г., обороняя подступы к Москве, но оказался живым и здравствующим поныне.
Рудольф Юльевич Бершадский родился в 1909 г. на Украине, в г. Елисаветграде (ныне Кировоград), в семье врача.
В годы гражданской войны, мальчишкой, уходит в Красную Армию. С 1925 г. начал писать корреспонденции и стихи, которые печатались в «Правде» и «Комсомольской правде». С тех пор занимается литературным трудом постоянно. Член Союза писателей с 1934 г.
По окончании срочной службы в армии поступает в 1932 г. на философский факультет МИФЛИ, который кончает в 1937 г. С 1938 г. — член КПСС.
Участник войны с белофиннами, был награжден медалью «За боевые заслуги». Написал о финской войне книжку очерков «Фронтовой блокнот» и сценарий кинофильма «В тылу врага».
С первых дней Отечественной войны Руд. Бершадский на фронте, сначала на Ленинградском, затем на Калининском, на 3-м Прибалтийском. Вначале — писатель армейской и фронтовой газет, а с 1943 г. — на командной работе. Был ранен, контужен. Награжден орденами Отечественной войны I и II степени и четырьмя медалями.
После войны выпускает книги «Путь к подвигу», «Две повести о тайнах истории» и «Впереди — Атлантида», посвященные археологии; детскую книжку «О чем рассказывают марки»; путевые очерки о Вьетнаме «В двух шагах от экватора»; очерк о проблемах научной и технической информации «Ученый, который знает всё». Несмотря на такой широкий диапазон тем, волнующих писателя, Руд. Бершадский особенно верен одной теме — военной. Сборник «Смерть считать недействительной» объединяет лучшие его военные рассказы и очерки, включая и самые свежие — написанные в последние месяцы. Заглавие книге дал рассказ, посвященный удивительной военной судьбе Иллариона Васильева, Героя Советского Союза, который был посмертно награжден в числе 28 легендарных панфиловцев, погибших в 1941 г., обороняя подступы к Москве, но оказался живым и здравствующим поныне.
Вместо предисловия
На фронте есть закон: вне всякой очереди доставлять на передовые газету — так же, как боеприпасы. Это правильно. Без патронов нельзя воевать. Без газеты нельзя жить. Если ты знаешь, что рядом сражается твой сосед, если тебе известно, что на бой с врагом поднялась вся Родина, — легче драться, легче в окопе в стужу, легче дышать.
Люди, создающие фронтовые газеты, — люди славного труда. Никогда не будет позабыт писатель, в первый же день войны ставший корреспондентом фронтовой газеты, Аркадий Гайдар, который погиб за пулеметом, отбивая атаку фашистов.
Дело ли это писателя, дело ли это газетчика?
Да! Нельзя писать о бое с чужих слов. А уж если ты в бою, то не из автоматической же ручки стрелять по врагу!
Строки записей военных корреспондентов рождались там, где боец добывал победу, — в бою. И как часто, вернувшись с передовых к себе в редакцию, военный газетчик (все равно: знаменитый ли писатель или рядовой фоторепортер), прежде чем приняться за сдачу очередного материала в номер, первым долгом брался за еще более неотложное дело: за то, чтобы очистить от порохового нагара канал ствола своей винтовки или пистолета.
Фашисты казнили не только тех наших людей, у которых обнаруживали оружие, но и каждого, у кого находили номер советской газеты. Они знали: человек, который бережет нашу газету, — их непримиримый враг.
Я горжусь тем, что в годы войны носил высокое звание военного корреспондента, я горжусь тем, что делал эти газеты!
То, что собрано здесь, — странички фронтовых блокнотов, частично обработанные впоследствии, частично оставленные без изменений, или же рассказы, тесно примыкающие к этим записям. Как мечтает каждый газетчик, чтобы его записи не умерли вместе с датой, стоящей под ними! Мечтаю об этом и я…
Рассказ с продолжениями
Что такое рассказ с продолжениями? — может быть, спросите вы. А это, когда пишешь не о вымышленном персонаже, а о живом человеке. Никак тогда не удается поставить точку. Давно уже кончен рассказ, но все равно тянет узнать: а что сталось с моим героем дальше? И чаще всего то, что происходит с ним потом, начинает казаться еще более значительным, нежели описанное тобой, и так и подмывает продолжить повествование… Вообще, испытываешь очень сложное чувство к герою. С одной стороны, прекрасно понимаешь, что он — не обычный литературный персонаж, созданный только тобою, а с другой стороны, ты относишься к нему так, словно он одному тебе обязан своим существованием! Сколько раз я давал себе зарок: не буду больше писать о реально существующих людях! Ведь о каждом, о ком когда-нибудь написал, всю жизнь продолжаешь волноваться, как о собственном ребенке: а что с ним? а как он? И в отличие от вымышленного героя, который если и гибнет, то лишь от твоей собственной руки, и если тебе его жалко, то ты можешь спасти его, уберечь от ран, от любых горестей и потерь, — живого-то не убережешь!.. Вот и мучайся с ним!
И все-таки я, наверно, никогда не перестану писать о живых людях…
С Анатолием Романовичем Бучиловым я познакомился давно, еще на финской войне, в 1939 году. Началась она, как помнят все, кто был тогда на Карельском перешейке, с мин. Казалось, они подстерегали нас на каждом шагу — тщательно засыпанные снегом, скользкие и зеленые, как жабы, коробки, начиненные смертью. Мин было очень много, а солдат противника — ни одного. Видимо, цель врага заключалась в том, чтобы не только задержать нас, но и подействовать таинственностью на нашу психику.
С минами боролись все — каждый как мог. Не представлял себе, как это он останется в стороне от общего дела, и старший военфельдшер Бучилов. Тем более что он был комсоргом. Но что мог сделать с минами медик? Он же не сапер…
Оставалось вроде бы одно: дожидаться, пока к нему доставят подорвавшихся на минах, если только они к тому времени еще будут нуждаться в медицинской помощи…
Когда Бучилов в своих рассуждениях дошел до этого пункта, он жестоко обругал себя, причем не постеснялся сделать это вслух (правда, кругом никого не было):