У Кати нет никого ближе и роднее матери. Но она исчезает. Следуя за черной кошкой, Катя оказывается в конце 16 века, в сибирском городке Тавда, в доме своей пра-пра-бабушки, знаменитой ведуньи. Ей предстоит опасное путешествие в древний Аркаим, где увидит не только студенческую жизнь, но и сама станет ученицей волхва Стара. А по следам девочки идут охотники за древностями, ведомые застрявшей между мирами ведьмой. К счастью для Кати, среди них есть человек, которому она не безразлична. И, кажется, это первая любовь. Тайны наших славянских корней, удивительные открытия, и любовь, тонкой цепочкой сковавшая два юных сердца.
ПРОЛОГ
Темная фигура сгорбилась над пепелищем. Черные обугленные остовы печей скорбными скелетами замерли над долиной.
– Да будь ты проклята!!! Ненавижу! – хрипло, словно старуха, подвывала и рвала на себе волосы, черными змеями разлетавшиеся по ветру, молодая женщина, цеплялась за пропитанную пеплом землю.
Ее тело становилось все прозрачнее, рассыпаясь в прах и, смешиваясь с поднимавшимся над выгоревшей деревней смогом, развеивалось над долиной.
Еще минута, и женщина захлебнулась последним, отчаянным в бессильной злобе криком, и растаяла, затерявшись в веках.
Красноярск. Наши дни.
Глава 1. КОШКА, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО
– Что, совсем никого? – пожилой врач со «скорой» внимательно и неодобрительно посматривал на нее из-под широких бровей. Катя в ответ только шмыгнула носом и покачала головой.
– А лет тебе сколько?
– Пятнадцать скоро будет…
– «Скоро», – передразнил врач, – через пару лет, что ли?
Худенькая сероглазая девочка неистово закачала головой, растрепывая свои и без того растрепанные косички:
– Нет, что Вы! Через три дня!
Доктор хмыкнул. Он, помнится, в свои пятнадцать уже на заводе подрабатывал, а эта девчушка, видать, за материнской юбкой все прячется, вон какая напуганная. Словно заблудившийся щенок.
Он вздохнул.
– Для госпитализации оснований нет. Укол твоей маме сделали, температура не должна расти. Но, – он торопливо чиркнул на рецепте номер своего телефона и сунул ей в руку клочок бумаги, – если вдруг станет хуже, звони. Я только на дежурство заступил. Приеду. И не вешай нос, красавица! На пятнадцатилетии твоя мамка плясать будет!
Громко хлопнула входная дверь, на лестничной клетке протяжно скрипнули дверцы лифта.
Ушел.
А она осталась. Вместе с крадущейся все ближе ночью, тревожно тикающими ходиками, и ужасом, что утро не наступит никогда.
Мама заболела.
Катя заглянула в спальню, плотно прикрыла за собой дверь. Стараясь как можно тише передвигаться по старому скрипящему паркету в холле, прошла в кухню.
– Ничего, все хорошо будет, – прошептала она отбивающим чечетку часам. – Мама поправится, вот увидите.
Она включила чайник. Тот весело зашумел, и его шипение чуточку разбавило равнодушное тиканье механизма. Стало не так страшно.
Город за окном медленно накрывала морозная, сибирская ночь. Если бы не мамина болезнь, они бы сейчас сидели за столом под уютным золотом абажура и Катя слушала бы сказки: про далекие страны, где люди ездят на слонах, про джиннов и волхвов, про таинственных существ, населяющих нашу землю: нерасторопных леших, вороватых водяных, жутких кладбищенских мар и коварных анчуток.
Наверно, под впечатлением этих рассказов Кате Мирошкиной иногда снились сказочные сны: вот она идет по лесу с прозрачной, молодой еще листвой, а ей навстречу – высокий мужчина, улыбается, протягивает к ней руки, подхватывает, подбрасывает ее высоко над головой и кружит быстро-быстро.
А еще ей снилась пожилая женщина с добрыми, но немного печальными глазами. Такими же, как сейчас у самой Кати в темном отражении.
Тени, словно живые, ложились на вечерний Красноярск, кутая его в серо-синие сумерки. Мгла уже забралась в темные проулки, подворотни, из них выползла на улицы, нагоняя опоздавших прохожих. Карабкаясь по стенам домов, любопытно заглядывала в окна.
Бархатными тапками ступала она с крыши на крышу и зажигала маленькие фонарики-огни чужих теплых, счастливых квартир.
И те радостно подмигивали Кате, будто приглашая в гости.
Девочке от этого стало так тоскливо; так страшно, что приближается ночь, а мама болеет, и она совсем одна, и помочь некому, что Катя вдруг, сама от себя того не ожидая, заплакала. Да так, как не плакала даже в детстве: в голос, навзрыд. Она никак не могла остановиться, хотя понимала, как глупо это, должно быть, выглядит со стороны.
– Ну, и ладно, ну, и пусть! – причитала она, размазывая по лицу слезы. – Всем все равно! Никому нет дела… Только ма-а-а-ме.... А мама… боле-е-е-т.
И тут девочка, похолодев, заметила в отражении, у себя за спиной, кошку. Обыкновенную черную кошку, пушистую, с большими немигающими глазами и зрачками-щелочками.
Кошку, которой у них с мамой никогда не было.
Катя резко обернулась. Никого. Слезы мгновенно высохли. Вспотевшие ладони сжались в кулак.
Между тем, кошка в отражении с вызовом посмотрела на Катю, нетерпеливо вильнула хвостом, и, исчезнув на миг за оконной рамой, направилась в сторону комнаты, где спала мама.