Баллада о четырех братьях

Аннотация

Имя поэта Джека Алтаузена стало известно в конце двадцатых годов, когда он накануне первой пятилетки вступил в строй молодых советских поэтов.

ДЖЕК АЛТАУЗЕН Предисловие, составление и подготовка текста АЛЕКСАНДРА ЖАРОВА Имя поэта Джека Алтаузена стало известно в конце двадцатых годов, когда он накануне первой пятилетки вступил в строй молодых советских поэтов. Родился Яков Моисеесаич Алтаузен в 1907 году на одном из Ленских приисков, в семье старателя. Одиннадцати лет по стечению обстоятельств он попал в Китай. Жил в Харбине, Шанхае, работал мальчиком в гостиницах, продавал газеты, служил в качестве боя на пароходе, курсировавшем между Шанхаем и Гонконгом. Вместо прежнего имени Алтаузену было присвоено и записано в документ имя Джек. Но скоро его потянуло на родину. Из Харбина он добрался до Читы. В Чите встретился со своим старшим собратом-поэтом Иосифом Уткиным, который помог ему добраться до Иркутска и принял доброе участие в дальнейшей судьбе юного Алтаузена. В Иркутске он некоторое время работал на кожевенном заводе, на лесосплаве и одновременно восполнял пробелы в учении. В конце 1922 года Алтаузен вступил в комсомол, а в 1923 году по комсомольской путевке приехал на учебу в Москву. Он занимался в Литературно-художественном институте, где на него обратил внимание Брюсов. В конце двадцатых годов Алтаузe работал в редакции газеты "Комсомольская правда" в должности секретаря литературного отдела, которым тогда заведовал Иосиф Уткин. В ряду активньrх сотрудников газеты в то время был В. В. Маяковский. По поручению редакции Алтаузен поддерживал с ним постоянную связь. Часто бывал в редакции и Э. Багрицкий. Творчество Маякавского и в особенности Багрицкого, беседы с этими крупными поэтами оказали значительное влияние на Джека Алтаузена, способствуя формированию характера его поэзии и его первым поэтическим успехам. В 1942 году в бою под Харьковом Джек Алтаузен отдал жизнь за Родину. АЛEКСАНДР ЖАРОВ Москва, 1957 г. БАЛЛАДА О ЧЕТЫРЕХ БРАТЬЯХ Иосифу Уткину Домой привез меня баркас. Дудил пастух в коровий рог. Четыре брата было нас, Один вхожу я на порог. Сестра в изодранном платке, И мать, ослепшая от слез, В моем походном котелке Я ничего вам не привез. Скажи мне, мать, который час, Который день, который год? Четыре брата было нас, Кто уцелел от непогод? Один любил мерцанье звезд, Чудак, до самой седины. Всю жизнь считал он, сколько верст От Павлограда до луны. А сосчитать и не сумел, Не слышал, цифры бороздя, Как мир за окнами шумел И освежался от дождя. Мы не жалели наших лбов. Он мудрецом хотел прослыть, Хотел в Калугу и Тамбов Через Австралию проплыть. На жеребцах со всех сторон Неслись мы под гору, пыля; Под головешками ворон В садах ломились тополя. Встань, Запорожье, сдуй золу! Мы спали на цветах твоих. Была привязана к седлу Буханка хлеба на троих. А он следил за пылью звезд, Не слышал шторма и волны, Всю жизнь считая, сколько верст От Павлограда до луны. Сквозной дымился небосклон. Он версты множил на листе, И как ни множил, умер он Всего на тысячной версте. Второй мне брат был в детстве мил. Не плачь, сестра! Утешься, мать! Когда-то я его учил Из сабли искры высекать... Он был пастух, он пас коров, Потом пастуший рог разбил, Стал юнкером. Из юнкеров Я Лермонтова лишь любил. За Чертороем и Десной Я трижды падал с крутизны, Чтоб брат качался под сосной С лицом старинной желтизны. Нас годы сделали грубей; Он захрипел, я сел в седло, И ожерелье голубей Над ним в лазури протекло. А третий брат был рыбаком. Любил он мирные слова, Но загорелым кулаком Мог зубы вышибить у льва. В садах гнездились лишаи, Деревни гибли от огня, Не счистив рыбьей чешуи, Вскочил он ночью на коня, Вскочил и прыгнул через Дон. Кто носит шрамы и рубцы, Того под стаями ворон Выносят смело жеребцы. Но под Варшавою, в дыму, у шашки выгнулись края. И в ноздри хлынула ему Дурная, теплая струя. Домой привез меня баркас, Гремел пастух в коровий рог. Четыре брата было нас, — Один вхожу я на порог. Вхожу в обмотках и в пыли И мну буденновку в руке, И загорелые легли Четыре шрама на щеке. Взлетают птицы с проводов. Пять лет не слазил я с седла, Чтобы республика садов Еще пышнее расцвела. За Ладогою, за Двиной Я был без хлеба, без воды, Чтобы в республике родной Набухли свежестью плоды. И если кликнут — я опять С наганом встану у костра. И обняла слепая мать, И руку подала сестра. 1928 РОДИНА СМОТРЕЛА НА МЕНЯ Я в дом вошел, темнело за окном, Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло, Дом был оставлен, пусто было в нем, Но все о тех, кто жил здесь, говорило. Валялся пестрый мусор на полу, Мурлыкал кот на вспоротой подушке, И разноцветной грудою в углу Лежали мирно детские игрушки. Там был верблюд, и выкрашенный слон, И два утенка с длинными носами, И дед-мороз — весь запылился он, И кукла с чуть раскрытыми глазами, И даже пушка с пробкою в стволе, Свисток, что воздух оглашает звонко, А рядом, в белой рамке, на столе Стояла фотография ребенка... Ребенок был с кудряшками, как лен, Из белой рамки, здесь, со мною рядом, В мое лицо смотрел пытливо он Своим спокойным, ясным взглядом... А я стоял молчание храня. Скрипели ставни жалобно и тонко. И родина смотрела на меня Глазами белокурого ребенка. Зажав сурово автомат в руке, Упрямым шагом вышел я из дома Туда, где мост взрывали на реке И где снаряды ухали знакомо. Я шел в атаку, твердо шел туда, Где непрерывно выстрелы звучали, Чтоб на земле фашисты никогда С игрушками детей не разлучали. 1941