– Товарищ командир! Танки!
– послышался с ротного НП испуганный голос моего ординарца Миши Стогов а, высокого узкоплечего паренька, тонкого, как жердь лещины.

– Танки? Где?!
– удивленно кричу я, вспомнив, что бинокль остался на наблюдательном пункте, бегу туда, взволнованно спрашиваю: - Где танки? Чьи? Наши?

– Не знаю...
– Смущенный Миша протягивает мне бинокль.
– Не разглядел...

Приникаю к окулярам, медленно скольжу по противоположному берегу. Танки обнаруживаю не сразу. Присмотревшись, насчитываю в пределах видимости четыре машины. Они осторожно, словно люди, отыскивающие брод, спускаются к реке. Определить принадлежность танков не могу. "Может, наши?
– мелькает в голове.
– Как бы артиллеристы не ударили по своим". Однако артиллеристы молчат. Танки ускоряют ход. Все резче обозначаются их темные силуэты. Вот один, обходя какое-то препятствие, развертывается боком, на котором четко вырисовывается крест. Сомнений не остается: фашистские! Если бы не впервые видел их, наверное, распознал бы раньше. Почему же командиры противотанковых орудий не открывают огонь? Ведь машины на расстоянии выстрела?!

Замаскированные противотанковые пушки по-прежнему молчат. Над нашими головами откуда-то из-за леса прошуршали тяжелые снаряды. Земля вокруг танков взлетела к небу гигантскими фонтанами. Однако, ускорив ход, танки проскакивают к реке и скрываются в прибрежном кустарнике.

" Около часа вражеские машины находятся там. Артиллерия, постепенно наращивая огонь, методично прочесывает прибрежные заросли. Один из тяжелых снарядов попадает в цель: над кустарником поднимается густой черный дым. Вскоре оттуда выползают три машины и на предельной скорости мчатся назад к лесу.

Кто-то шумно спрыгнул в окоп. Оглядываюсь и вижу маленького красноармейца с катушкой телефонного кабеля за спиной. Отдышавшись, он охрипшим, еле слышным голосом докладывает:

– Товарищ лейтенант! Красноармеец Сусик прибыл но приказанию командира батальона установить с вами телефонную связь.

– Давай-давай, дружище, устанавливай, - обрадовался я и подумал: "Хоть через комбата будет связь с командирами стрелковых рот".

Телефонист, присоединив аппарат, долго крутит ручку и, надрывая свой слабенький голосок, вызывает:

– Алле! "Пружина"!.. "Пружина"!.. "Пружина"? Сусик говорит, Сусик... Докладываю: связь работает.

Я смотрю на красноармейца и невольно улыбаюсь. Маленький, удивительно юркий, с льняными кудряшками на лбу, он выглядит ребенком среди довольно рослых загорелых минометчиков. Смахнув капельки пота со вздернутого носика, Сусик вытягивается:

– Товарищ командир! Двенадцатый на проводе.

Взяв трубку, заглядываю в таблицу позывных: под двенадцатым номером значился командир батальона.

– Семнадцатый слушает!
– кричу в трубку.

– Семнадцатый!
– послышался голос Тонконоженко.
– Доложи, как дела?

– К бою готовы.

– Внимательно следи за местностью. Бей по пехоте наверняка. Береги мины, зря не бросай. Обстановку докладывай через каждые полчаса.

Комбат предупреждал, чтобы рассчитывали только на боекомплект, который привезли с собой. Прошу взводных сказать об этом командирам расчетов. Старшине приказываю восемнадцать мин оставить в моем резерве. Охрименко с досадой восклицает:

– А я, товарищ командир, раздал уже все мины, едят их мухи, по взводам!

Подтверждаю свое приказание. Мне хочется быть уверенным, что резервные мины будут израсходованы в самую критическую минуту.

Незадолго до полудня появился комбат. Он вел за собой группу солдат и сержантов во главе со старшим лейтенантом. Поравнявшись со мной, Тонконоженко крикнул:

– На обратном пути посмотрю результаты вашей работы!

Удивленно рассматриваю странное "войско" комбата. Тут пехотинцы и артиллеристы, танкисты и связисты. У всех усталые лица, запавшие глаза. Обмундирование грязное, словно они целый день прятались в болоте, сквозь большие дыры светится белье. Наверно, это солдаты, потерявшие свои части. Тонконоженко увел их в первую роту, а возвратившись, подтвердил мои догадки.

– Я отвел им самый безопасный участок, - сказал комбат.
– Правый фланг прикрыт заболоченной поймой реки... Да, лейтенант, отступление некоторых сильно деморализует.
– Осмотрев добротно оборудованные огневые позиции и глубокие укрытия, капитан удовлетворенно улыбнулся: - Молодцы! Хорошо поработали. Теперь держитесь. Разведка уже побывала. С часу на час надо ждать главные силы.

Капитан решительно зашагал на командный пункт и вдруг вернулся. Постояв минуту, спросил:

– Я говорил, что батальон оторвался от полка? Молча киваю.

– Да, оторвался, - устало обронил комбат.
– Где сейчас главные силы полка, не знаю. Так-то, лейтенант. Теперь наш батальон стал отдельной частью, только без своего хозяйства.
– Огорченно махнув рукой, Тонконоженко отправился к себе.

Опять ожили тревожные мысли: "Как мы будем воевать в отрыве от полка? Ни боеприпасов, ни продовольствия. Кто же будет нас снабжать?" Я тогда и не предполагал, что мы уже не увидим свой полк, что лишь после войны мне удастся узнать о его судьбе. Однако времени на размышления не было: надо было готовиться к первому моему бою.