– Но, государыня… если вы убеждаетесь… что ошиблись? Что сановник или избранный вами министр совершенно непригоден? Как же тогда?

– Пустое… Я бы оставила его на месте… Сама работала с каким-либо из способных его помощников. А тот лично, министр, сохранил бы и пост свой, и положение. Сохранил бы и меня от нареканий, что я плохо выбираю слуг для России, для трона, для земли.

– Это очень мудрено, государыня, конечно. Но осуществимо лишь в вашей благословенной стране, государыня…

– У полудиких скифов и сарматов?.. Ничего. Я не обидчива. Вот почти весь мой секрет. Остаются пустяки. Я наказываю даже сильно виновных, но сильных лиц только тогда, когда начнут меня понуждать к этому со всех сторон… причем помогаю этим понуждениям, под рукою… Отказывать в излишних просьбах я поставила несколько людей, на которых и падают нарекания за отказы. Милости раздаю сама… Хвалю громко, при всех… Браню наедине, втихомолку, но сильно… Затем… Да вот, должно быть, и все…

– Исключая ума, отваги и постоянного счастья, о которых почему-то не помянули вы, государыня…

– Когда умру я, пусть люди и Бог помянут меня с ними вместе, граф… А затем вернемся к нашему стаду… Не могу я забыть прусского короля-забияки. Что думает о себе этот молокосос? Я научу его поаккуратней, получше заниматься своим ремеслом, – пусть даже не встречу помощи ни от Версаля, ниоткуда в мире… А все-таки прямо сознаюсь: сейчас мы очень слабы. И попробуйте написать Монморену все, что касается Фридриха с его Пруссией… Видите, Сегюр, за доверие я отплатила, как умела, тем же.

– Я тронут, верьте, государыня… Больше: я изумлен. Столько лет я имею счастье видеть, знать вас…

– И не узнали сполна? Это участь всех людей. Поди и Екатерина Сегюра знает не больше, чем он ее… Время все кажет в настоящем виде и цвете… А чтобы уж дойти теперь до конца… Мы долго толковали. Поди, теперь только и говору там, во всем дворце, что о беседе, которую так горячо и пространно мы ведем. Ничего. Пусть после обеда поломают голову. Это полезно и для желудка… Скажите…

Екатерина вдруг поглядела прямо в глаза дипломату, словно желая отрезать возможность дать неверный ответ.

– Скажите прямо, что вынудило вас провести два дня в Гатчине, у моего сына, у великого князя Павла? Что могли вы с ним найти общего? О чем толк шел? Все эти годы, что вы здесь, я не слыхала о дружбе, какая была бы между вами. Что же так, вдруг? Только правду… или вовсе ничего. Я настаивать не стану.

– А мне нечего скрывать, государыня. Недалек и день моего возвращения на родину.

– Ваш отпуск? Да… Надеюсь, так и будет: отпуск, а не окончательный отъезд.

– Я также надеюсь на это, государыня. По всем требованиям этикета и добрых приличий я поехал откланяться великому князю, наследнику трона ваше…

– Наследнику тро…? Продолжайте, виновата. Я слушаю.

– Но тут случилось маленькое приключение: сломалась моя коляска. Пока ее чинили, и прошло больше суток… Это время я и провел в обществе великой княгини… Но больше князя…

– Вот что… Так это все именно так?..

– Именно так, государыня, как вам, должно быть, и доносили… А речь у нас шла…

– Не надо… Я не хочу выпытывать вас, Сегюр…

– Нет, позвольте, государыня… Священное имя друга, которым вы удостоили меня… трогательное доверие – все это обязывает меня именно лично вам передать речи мои и великого князя Павла… В них много важного… что вам хорошо узнать…

– Ну, тогда…

– Я буду краток, государыня… И точен, по возможности… Началось с очень печальных картин… Были высказаны предположения, которые ужаснули и огорчили меня…

– За меня, Сегюр?

– За вас обоих, государыня. Вы – мать, он – сын. Я не сентиментален. И в вашем величестве не замечал излишней вредной мягкости. Но чтобы сын опасался так матери… Чтобы положение его казалось таким тяжелым, даже критическим… Я старался влиять на разум. Уверял, что вы, государыня, нисколько не опасаетесь своего сына… Позволяете составлять свой двор по собственному усмотрению… Рядом с Царским он держит в своем распоряжении два боевых батальона, сам учит, вооружает, одевает их… дает им офицеров…

– Да-да… Я не боюсь… Я верю…

– Значит, и он может и должен верить своей государыне и матери: так я и сказал… Вы, не опасаясь за себя, держите лишь одну роту гвардии на карауле… Я сказал… Ну а если князь не приглашен в ближний Совет… если он не принимает близкого участия в делах, не знает всех тайн правления?.. Трудно, по-моему, говорю я, и ожидать иного, когда князь открыто осуждает политику, управление, личную жизнь и связи государыни-матери… Я так сказал, простите…

– Прекрасно, Сегюр. А он?