На каникулах Дзержинский отправился в Варшаву.

Феликс взял билет в вагон 3-го класса. Было тесно и душно.

Дзержинский не мог позволить себе роскошь ехать во 2-м классе. Но не потому, что не было денег. Родные его кормили, обували и одевали. Кроме того, уже с 15 лет он давал уроки и имел свои деньги. Однако из своего заработка Феликс почти ничего не тратил на себя, а помогал нуждающимся товарищам. Теперь же все заработанные деньги отдавал на нужды социал-демократической организации. Купить билет 2-го класса для Дзержинского было бы равносильно тому, что взять и истратить на свои прихоти энную сумму из партийной кассы.

Тетя Зося, сестра и все его родные и близкие знали, что Феликс поехал в Варшаву навестить больную мать, лежавшую в одной из варшавских клиник. Так оно и было. Дзержинский всегда, как только представлялась возможность, стремился в Варшаву повидать Елену Игнатьевну. Но на этот раз у Феликса было в Варшаве и другое дело, о котором никто из родных не знал. Там собирался тайный съезд нелегальных ученических организаций Королевства Польского. Такие съезды проводились в Варшаве ежегодно, но в 1895 году на съезд впервые были приглашены делегаты от некоторых городов, расположенных вне пределов Королевства Польского. Феликс

Дзержинский был избран делегатом от объединенной организации ученических кружков города Вильно.

С вокзала Феликс поехал прямо в больницу. До открытия съезда оставалось несколько часов, и он радовался, что успеет наговориться с матерью да еще побродить по городу, собраться с мыслями перед заседанием.

Елена Игнатьевна, извещенная о приезде сына, постаралась сделать все, что возможно в больничных условиях, чтобы произвести на него хорошее впечатление. Она шутила, уверяла его, что ей уже почти хорошо и что в следующий раз Феликс сможет взять ее из больницы. А он видел, что ей плохо, но тоже говорил, что она заметно поправилась и что он рад ее выздоровлению. Так мать и сын, всегда ценившие правду, лгали, чтобы подбодрить и утешить друг друга.

На квартиру богатого варшавского адвоката Дзержинский пришел, когда почти все делегаты были уже в сборе. Его встретил сын хозяина квартиры, высокий белобрысый студент, и, сверившись со списком делегатов, провел в просторный, обставленный дорогой мебелью адвокатский кабинет, превращенный в зал заседаний съезда.

Задачи ученических кружков на предстоящий год — таков был единственный вопрос, вынесенный на обсуждение делегатов.

Первые же выступления выявили политическую неоднородность состава съезда. Сразу обозначились резкие расхождения во взглядах. Необходимость борьбы с царизмом признавали все. А вот как бороться и что делать дальше? — тут большинство делегатов показали себя ярыми шовинистами.

— Все поляки без различия сословий и имущественного положения должны объединиться. Только так мы можем возродить независимость и свободу Польши! — патетически восклицал очередной оратор в новеньком, с иголочки, гимназическом мундире.

Ему шумно аплодировали. Особенно усердствовали гимназистки.

Еще не умолкли аплодисменты, а между стульями к столу президиума уже пробирался с поднятой рукой Дзержинский. На скулах выступил румянец, глаза горели.

Подавив волнение, Феликс начал:

— Разве может быть объединение между рабочими, которые гнут спину по 12–14 часов в сутки и голодают вместе со своими семьями, и капиталистами, присваивающими их труд? Это совершенно нереально! А призыв к полякам одним выступить против русского царя не только не реален, но и губителен. Нас разбили бы так же, как в 1863 году.

Шум и выкрики прервали речь Дзержинского. Какой-то толстый гимназист топал ногами и орал:

— Долой! Хватит!

Напрасно Дзержинский апеллировал к председателю. Тот для порядка вяло позванивал колокольчиком, а сам, обратясь к Дзержинскому, разводил руками, как бы говоря: «Что же я могу сделать, если делегаты не желают вас слушать?»

Но Дзержинский решил не сдаваться. Он стоял, стиснув зубы так, что желваки ходили под кожей, и смотрел на своих противников в упор сузившимися от гнева глазами. Прошло несколько минут, и, странное дело, шум постепенно стих, председатель сказал, что регламент господина Дзержинского еще не истек, и попросил его продолжать.

— Только тесный союз польских и русских рабочих приведет к свержению самодержавия, к социальному и национальному освобождению польского народа. Передовая учащаяся молодежь Польши и Литвы должна поддержать лозунг социал-демократов — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — этим призывом Феликс закончил свою речь, вызвав новый взрыв возмущения.

После Дзержинского взял слово один из «нигилистов». Так окрестил Феликс неряшливо одетых, длинноволосых студентов.

Не без ехидства начал он с того, что, мол, господин Дзержинский представляет здесь город, не входящий в Королевство Польское. Сам Дзержинский поляк, но на нем, очевидно, сказывается влияние русских, белорусов, литовцев и евреев, которых много в Вильно.

Смех, вызванный очередным язвительным выпадом оратора, взорвал Дзержинского.

— Неужели у вас за душой нет более серьезных мыслей?! — крикнул он с места.