Повернувшись к девушке, она произнесла строгим голосом, в котором звучали страх и печаль:

— Вот почему они пришли за тобой, дочь моя. Господин возжелал тебя для своего удовольствия.

Тревожный шепот всколыхнул сгрудившееся на краю обрыва племя, а затем в страхе и отвращении они начали отходить от девушки; теперь она стала проклятой.

Сиумана продолжала говорить, хотя знала, что с этой минуты никто и никогда не осмелится произнести имя ее дочери.

— Он соединит свое тело с твоим, которое благословили боги, и таким образом разделит с тобой это благословение.

Сиумана закрыла глаза. Она вспомнила свой давний вещий сон: она видела свою только что родившуюся дочь взрослой женщиной, та стояла голой, только кровь текла у нее по груди посреди незнакомой рыночной площади перед лицом собравшейся толпы. Сейчас Сиумана понимала вещий смысл этого сна.

Ошитива не могла пошевелиться. Она взглянула на воина-ягуара, державшего топор на шее ее дяди. Дядя должен был вернуть солнце из зимнего путешествия. Без летнего солнца кукуруза не взойдет. Подумав о Темном Господине, который спрятался под балдахином, и о том, что он сделает с ней, она задрожала от страха, упала на колени, обняв руками ноги матери.

— Мамочка, пожалуйста, разреши мне уйти с Аоте! Разреши нам покинуть это место!

— Да, — сказал Аоте, и его лицо от гнева налилось кровью. Как смеет другой мужчина забирать его нареченную? Темный ли он Господин или нет, этот принц на троне не должен прикасаться к Ошитиве. — Разрешите мне забрать ее с собой. Они никогда не найдут нас.

В это время внизу под скалой чиновник по имени Мокиикс закричал:

— Ты слишком долго собираешься! Твой Господин приказал тебе спускаться!

А потом на глазах у всех испуганных соплеменников воин-ягуар поднял топор и резко опустил его на шею дяди, отделив голову от туловища.

Люди на скале испуганно молчали. Сиумана посмотрела на Ошитиву и прошептала:

— Дочь, что ты наделала?!

— Мамочка, это не моя вина!

— Посмотрите туда! — закричал Аоте, указывая рукой куда-то вдаль. Все увидели, как несколько воинов-ягуаров отделились от основного войска и подбежали к подножию скалы.

— Они найдут способ, как забраться сюда, — заговорили все, — они доберутся до нас и убьют нас всех!

— Значит, сейчас нам нужно бежать, — сказала Ошитива. — Нам всем!

Но мама подняла дочь с коленей и с грустью посмотрела ей в глаза.

— Ты должна спуститься. Все обязаны платить дань господам, будь то зерно или наши дочери.

Когда плач Ошитивы стал совсем невыносимым, Сиумана, проглотив свои слезы и вспомнив давний вещий сон, произнесла:

— Послушай меня, дочь. Я должна тебе кое-что сказать. Ты была рождена для особой миссии. Я не знаю, какова эта миссия, но ты не можешь не выполнить ее. Ты храбрая девушка. Я знаю это. (Доказательство храброй натуры Ошитивы лежало в трех вертикальных линиях, пересекавших середину ее лба. Она получила их во время ритуала, связанного с наступлением половой зрелости, когда молодые девушки делали на теле татуировки — отличительные знаки их племени. Во время этого ритуала проявлялась также храбрость девушки. Процедура причиняла сильную боль, и если девушка кричала во время ее проведения, она могла опозорить всю семью. Заточенная кость впивалась в нежную кожу и делала надрез, а затем в рану втирали древесный уголь, смешанный с голубой глиной. Потом, чтобы предотвратить попадание инфекции, на рану накладывали припарку из листьев тополя, смоченных в «нектли» — крепком спиртовом растворе. Когда Ошитива проходила этот обряд, она и глазом не моргнула и звука не издала.) — Дочь моя, ты должна идти!

— Мамочка, как можешь ты заставлять меня делать это? — сквозь слезы спросила она.

— Твоя жизнь здесь закончена, — ответила мать, взяв ее лицо в свои руки. — Теперь твоя жизнь в руках богов. Я буду молиться, чтобы мы снова увиделись.

Но Сиумана понимала, что этому никогда не суждено сбыться. Много лет назад сестра ее матери, путешествуя к святым местам в Центральном Месте, была замечена одним из «пипилтинов», правящей знати. Ее схватили и забрали. Больше о ней никто никогда не слышал.

— Нет! — заплакала девушка. Темный Господин под цветным балдахином — лучше умереть! А потом Ошитива почувствовала на себе взгляд своих соплеменников: их глаза молили ее о спасении от воинов-ягуаров, но было в этих глазах и еще что-то — так смотрели они на бедную Ковку, когда та лежала, выздоравливая от полученных ран.

Теперь Ошитива была макай-йо, «нечистая». Это был запрет. Дни в звездном календаре, которые, как считалось, приносили неудачу, тоже назывались «макай-йо». Некоторая запрещенная для употребления пища, например, мясо пустынной черепахи — духовного тотема племени — тоже называлась «макай-йо». Это слово означало также, что у тебя больше нет ни матери, ни отца, ни братьев, ни сестер, ни родственников, ни друзей, и никто не осмелится стать твоим новым другом, накормить тебя или предложить тебе помощь.

Когда жрец начал нараспев зачитывать слова запретов и ритуального очищения и его голос эхом ответил ему, отскочив от каменных стен широкой комнаты, высеченной в скале, Ошитива зарыдала:

— Но это еще не произошло!

Однако она видела по лицам тех, кто отпрянул от нее, что они так не думают, потому что деяние уже озвучено, а чистота ее уже осквернена.

С комком в горле, пересохшим ртом и сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, Ошитива обняла свою мать и отца, поцеловала своего возлюбленного Аоте и уже намеревалась расцеловать всех своих родственников, но они отвернулись от нее.