Как видите, тоже очень смешно получилось, если ещё учесть, что Николая Герасимовича Кузнецова в первый раз разжаловали после войны, которую он, по общему мнению, закончил блестяще, став Героем Советского Союза. Был любим моряками и уважаем руководящими деятелями союзных государств антигитлеровской коалиции, особенно «владычицы морей» – Англии. Черчилль восхищался им, когда на Ялтинской и Потсдамской конференциях, где обсуждались вопросы войны и мира, общался с советником Сталина, высоким, подтянутым, элегантным моряком, прекрасно говорящим по-английски, а главное – в совершенстве владеющим флотскими делами.

А вот на Сталина после Победы накатила новая волна подозрительности, усиленная тем, что с фронта уже возвращались люди, уверенные в своей силе и правоте. Ему постоянно что-то казалось, особенно когда в кабинет входили не те довоенные, забитые страхом истуканы, а увешанные боевыми наградами, известные всему миру ратными заслугами герои, показавшие силу и отвагу на полях сражений.

Вождь использует любую возможность, чтобы показать, «кто в доме хозяин». Вот уже сидит в лубянском подвале главный маршал авиации А. Новиков, а в Суханской темнице, что в Подмосковье, выбивают показания из маршала авиации С. Худякова. Агенты Абакумова и Берии вьют хороводы вокруг людей из близкого окружения Жукова. Из «чуланов» снова извлекается «железная метла», та, что ещё до войны прошлась по советскому генералитету. Вновь наступает воистину страшное время. Мне даже кажется, что звёзды, что на погоны, что на грудь, чаще давали, чтобы потом их публично и с назиданием сорвать, лишний раз показав, что ценится только одно – «собачья преданность», и более ничего.

По одному звериному прищуру «хозяина» люди кидались на тех, с кем ещё вчера дружили, катались на лыжах по дачным пригоркам, собирали грибы, пили водку, гуляли по случаю дней рождения и пели, обнявшись, «Тонкую рябину», самую душевную послевоенную песню. Поводы искали с исступлённым рвением, особенно когда «побили горшки» с бывшими союзниками и перевели тех в разряд «главных злодеев». Сталин по-прежнему не мог жить без образа врага, завещая, кстати, это чувство и другим поколениям советских руководителей. Самые опасные враги, считал он, всегда клубятся возле «главного тела», то есть его.

В широкий обиход стало входить новое понятие – космополитизм. Как оказалось, это страшное слово означало идолопоклонство перед любым иноземным. Однажды на страницах «Правды» появилась статья, утверждавшая, что профессора Клюев и Роскина, открывшие радикальный способ лечения рака, передали за границу этот «важный государственный секрет».

Честно говоря, никакого секрета не было, как, впрочем, и самого способа, но шум поднялся вселенский. Даже вездесущий Константин Симонов тут же откликнулся пьесой «Чужая тень», что прошла по многим московским и провинциальным театрам. Преклонение перед иностранным, особенно западным, рассматривалось как осознанное предательство интересов коммунистической партии и советского государства.

Но одно дело – подмостки сцены, а совсем другое – подвалы жизни. Космополитов искали всюду, причём с помощью добровольных «активистов». А их у нас всегда полным-полно. Только скажи, и «сигналы» в инстанции пойдут валом.

Однажды в текущей почте ЦК выловили письмо морского офицера Алферова, адресованное лично Сталину. Он сообщал, что руководители ВМФ ознакомили англичан с тайнами изобретённой им парашютной торпеды, а заодно и передали карты морских подходов к советским портам. Глупость была очевидна – торпеда никогда не была секретной, поскольку самодельна и малоэффективна, а лоцманскими картами снабжали корабли союзников, что после войны с грузовыми рейсами посещали нашу страну. Но несмотря на очевидное, делу был дан ход…

Сталин по этому поводу учредил «Суд чести», который возглавил стареющий маршал Л.А. Говоров. Перед ним предстали четыре основных «виновника»: адмиралы Н.Г. Кузнецов, В.А. Алафузов, М.П. Степанов и Л.М. Галлер, высшие руководители советского военно-морского флота.

– Вопреки явным фактам политработник Кулаков произнёс грозную обвинительную речь, – вспоминает Кузнецов, – доказывая, что нет кары, которой бы мы не заслужили…

Но этим судилищем дело только начиналось. Перепуганный Говоров (он знал, что Сталину известно о его службе у Колчака) вынес вердикт – всех четверых передать для дальнейшего рассмотрения дела в военную коллегию Верховного суда СССР. Это уже без всяких игр «в честь и достоинство». Реально очень опасно.

За мрачно знаменитым председателем суда Ульрихом, невысоким румяным толстячком со слащавой улыбкой на лице, «подкрашенном» аккуратно подстриженными усиками, ещё со времён Тухачевского тянулась «слава» душегуба. Даже много лет спустя Кузнецов сторонился ходить Никольской улицей, где в старинном доме с зарешеченными окнами с товарищами по несчастью ожидал приговора.

Объявили его глубокой ночью. Такова была практика – ночью человек легче ломается, становится податливым, беспомощным, незащищённым, жалким, с обречённостью висельника впадая в прострацию. Так было и в этот раз, но, слава Богу, жизнь им сохранили. Алафузову и Степанову дали по десять лет, а Галлеру, легендарному Галлеру, ещё на «заре революции» решительно подавившему огнём главного калибра своего крейсера мятежный форт Красная Горка кронштадтской крепости и тем самым спасшему власть большевиков, – всего четыре. Кузнецова Сталин пожалел – его только разжаловали до контр-адмирала (то есть до одной малой звёздочки на погонах) и отправили служить на Камчатку. Это расценивалось как огромная удача!

В российских вооружённых силах, начиная от Петра, нет такого второго военачальника, который дважды был контрадмиралом, трижды вице-адмиралом, дважды адмиралом и столько же адмиралом флота Советского Союза. Последний раз, как вы уже знаете, посмертно. Пока это единственный случай, когда в воинском звании повышают покойника…

Не лишённое коварства поведение вождя в какой-то степени подтолкнуло к тому, что между Кузнецовым и Исаковым «пробежала кошка». Долгое время они служили рядом, душевно ладили, но житейские потрясения, что сопровождали судьбу Кузнецова, пройти бесследно, конечно, не могли. Щепетильный, особенно в человеческих и служебных отношениях, Николай Герасимович ни разу не пытался переложить предъявленные ему обвинения на кого-то другого. Так было и во время суда на Никольской, даже когда Ульрих приоткрыл ему лазейку, чтобы снизить наказание, а то и вообще его избежать.