Шрифт:
Неожиданности не случилось. Теперь ее правую щеку навсегда обезобразит глубокий неровный шрам, который каждому скажет: некогда она нарушила священный запрет.
Старейшина достал кривой жертвенный нож – единственный, дозволенный на празднике, – воздел его к небу, потом ударил в медную пластину и сказал:
– Назови себя, женщина.
Этого мгновения она боялась едва ли не больше, чем того, когда зазубренное лезвие рассечет кожу. Сейчас даже те, кто не знал ее в лицо, узнают: дочь каудихо талмеридов – преступница.
– Назови. Себя, – повторил старейшина.
– Дан..не… – губы трясутся, голос дрожит – и слова не выговорить. Она сглотнула комок в горле, собралась с духом и на одном дыхании выпалила: – Данеска из клана Каммейра, дочь главы клана и каудихо Андио Каммейры.
Толпа на миг застыла, потом по ней пронесся ропот и стих, а Данеска снова наткнулась взглядом на небесного мужа. Наткнулась – и обмерла, на мгновения даже позабыв о собственной беде.
Что с ним? Лицо и губы побледнели, кулаки сжимались и разжимались, он не сводил с нее глаз, и в них полыхала странная смесь ярости, боли и страха.
Вот он быстро шагнул вперед, отодвинул кого-то и перевел взгляд на старейшину – в это время его лицу уже вернулся нормальный цвет.
– Стойте! – сказал небесный муж. – По закону ее вину может на себя взять кто-то другой. Пусть это буду я. Я пролью свою кровь вместо нее.
– Что?.. – прошептала Данеска.
По толпе прокатился шепот.
– Такое возможно, – протянул старейшина, – но в вас должна течь кровь одного клана.
– Знаю.
– Тогда назови себя.
– Виэльди из клана Каммейра. Сын главы клана и каудихо Андио Каммейры.
Мир зашатался перед глазами, закружился, заполыхал в пламени священного костра и сгорел.
Данеска лишь чудом устояла на ногах.
Глава 2
Брат учил ее стрелять из лука и ездить верхом, называл мышкой за маленький рост, прогонял, когда она пыталась увязаться за ним и его друзьями в степь – а еще защищал от мальчишек и старших девочек.
Вот и сейчас защитил: не от детей – от взрослых и от ее собственной дурости.
…Виэльди… Ну как же так?!
Сейчас он всходил на возвышение у костра и не смотрел на Данеску, потом вовсе отпихнул ее и повернулся к людям.
– Нож! – воскликнул он и протянул открытую ладонь к старейшине. – Закон говорит: я могу сделать это сам.
– Так и есть.
Старик вложил клинок в его руку, Виэльди сжал пальцы и одним быстрым, почти неуловимым движением полоснул себя по щеке. Брызнула кровь, заструилась по лицу и шее, закапала на землю. Он не пытался ее остановить: замерев, смотрел куда-то вдаль, а затем, чуть покачнувшись, отошел от костра и бросил через плечо:
– Долг уплачен.
Данеска не знала, что ей сейчас делать. Идти за ним или затеряться среди людей? Как ни поступи, все будет неправильно… Все уже было неправильно. Начиная с проклятой ночи и заканчивая не менее проклятым утром.
Она помедлила, потом все же отправилась за братом. Люди расступались перед ними, как перед зараженными смертельной хворью, а Виэльди, словно почувствовав, что Данеска идет за ним, остановился. Даже не повернув головы, сказал, точнее, приказал:
– Бери коня. Едем домой. Сейчас мы здесь нежеланные гости.
Какой сухой, ледяной голос! Но чего она ожидала? Нежный возлюбленный превратился в строгого брата… на которого она уже никогда не сможет смотреть, как на брата.
Данеска добиралась до Красногривого, будто сквозь туман, а когда добралась, обхватила конскую шею, уткнулась в нее, вдохнула теплый запах и расплакалась. Ничего не хотелось делать: ни идти, ни ехать, ни говорить. Еще лучше – ничего не видеть и не слышать.
Она вздрогнула от окрика:
– Не медли!
Виэльди. За грубостью пытается спрятать собственные боль и стыд…
Данеска украдкой вытерла веки и, не оглядываясь, вскочила на коня. Путь домой будет мучительным. Не из-за тягот пути – из-за тяжести на сердце. Как ей отныне смотреть на Виэльди и – не вспоминать? Небесного мужа, ласкового любовника…
Когда они выехали, солнце поднялось высоко, высушило слезы и теперь слепило глаза. Размеренный перестук копыт и треск кузнечиков успокаивали, зато безмолвие угнетало. Услышать бы свой голос или голос Виэльди, но брат ехал в шаге впереди и молчал. Он до сих пор не вытер кровь, и она запеклась в багровую, испещренную трещинами корку.