— Я имею в виду, захочу ли я вообще иметь дело в вашим «предметом». А в этом я вовсе не уверен. Понимаете ли, мистер Холстид, у меня слишком много работы, чтобы отвлекаться на разные пустяки.

— Я понимаю, доктор Дэвисон, — спокойно прервал его посетитель. На его строгих тонких губах появилась легкая улыбка. — В настоящий момент вы сочиняете статью о сексуальных отношениях древних египтян для популярного женского журнала.

Марк удивленно поднял брови.

— Кроме того, вы работаете над проектом своей следующей книги, которая будет посвящена вопросу: кто был фараоном во времена исхода израильского народа из Египта? Я думаю, что вы так же, как в свое время Зигмунд Фрейд, будете придерживаться непопулярной теории, что это был Эхнатон.

Марк вынул изо рта трубку и всем телом подался вперед:

— Как вы…

— Я многое о вас знаю, доктор Дэвисон. Вы даже представить себе не можете, как много я знаю. Например, что вы недовольны положением, в котором находится сейчас египтология. Вы полагаете, что эта наука переживает кризис. Интерес к этой науке недостаточен, чтобы развивать ее дальше; деньги, которые могли бы пойти на раскопки, используются для того, чтобы положить конец охоте на тюленей или для протеста против строительства атомных электростанций.

Марк ошеломленно посмотрел на гостя.

— Я лишь повторяю ваши собственные слова, доктор Дэвисон, и хочу вас заверить, что я полностью с вами согласен. Я именно тот человек, доктор Дэвисон, который готов финансировать раскопки, в то время как вы полагали, что такая возможность вам больше никогда не представится. С тех пор как была построена Асуанская плотина, в долине Нила почти не проводились значительные раскопки. Мы с вами оба, доктор Дэвисон, знаем, что научный интерес к Древнему Египту значительно упал. Сегодня нелегко найти спонсоров, желающих финансировать раскопки, таких как лорд Кенавен или Дэвис, а еще несколько десятков лет назад таких было предостаточно. Теперь египтологи вынуждены довольствоваться лабораторным анализом предметов, давно уже найденных, и пытаться построить с их помощью новые теории.

Марк с трудом сдерживал растущее негодование.

— Кажется, вы действительно многое обо мне знаете. Вы даже точно повторяете мои слова, хотя я и не представляю себе, откуда вам стали известны вещи, о которых я говорил только в узком кругу друзей. Как бы то ни было, — Марк решительно встал, — меня не интересует то, что вы собираетесь мне показать.

Сенфорд Холстид оставался невозмутимым.

— Пожалуйста, доктор Дэвисон, дайте мне договорить. Это и в моих, и в ваших интересах. Я предлагаю вам возможность продолжить исследования в поле, о чем вы, по-моему, уже давно мечтаете.

— Тем не менее, мистер Холстид, у меня есть одна черта, которая вам, возможно, еще неизвестна, а именно: я не выношу, когда кто-то говорит за меня, что я думаю или какое значение имеет для меня то или иное дело.

Гость встал, и его тень упала на сидящего Марка.

— Доктор Дэвисон, — ответил он сдержанно, — вы не можете позволить себе выпроводить меня. Я — единственный человек, который в ближайшее время может предложить вам то, о чем вы больше всего мечтаете: работу в поле.

— Пожалуйста, уходите, мистер Холстид.

— Хорошо, как вам будет угодно.

Но вместо того чтобы направиться к выходу, подозрительный Сенфорд Холстид сделал нечто неожиданное. Он остановился, взглянул на свинцовый пенящийся океан, потом осторожно поставил свой портфель на стоящий рядом с диваном столик из мореного дерева, открыл его и достал обернутый бумагой четырехугольный предмет. Он положил сверток на стол, выпрямился и сказал, глядя Марку прямо в глаза:

— Я приду завтра вечером, в шесть часов.

Затем он покинул помещение.

Реакция Холстида была настолько неожиданной и сбивающей с толку, что Марк просто застыл на месте и молча проводил гостя взглядом к выходу. Сквозь распахнутую дверь Марк заметил отъезжающий от дома «роллс-ройс».

Закрыв дверь за загадочным мистером Холстидом, Марк подошел к бару и снова налил себе бурбона.

Бушевавшая за окном непогода, казалось, отражала душевное состояние Марка. Дождь с неистовой силой барабанил по стеклам. Кто бы ни был этот Холстид, Марк ненавидел его. Он ненавидел его за то, что тот был так хорошо осведомлен о мучительном разочаровании, постигшем Марка.

Что в этот ненастный вечер действительно мучило Марка, так это мысль о Нэнси, его невесте. Это проклятое место профессора значило для нее, пожалуй, больше, чем для него самого. Это было именно то, чего ей не хватало, чтобы выйти замуж, завести детей и купить собственный дом, как это делают все нормальные люди. До сих пор как доцент он зарабатывал недостаточно, чтобы прокормить семью. Каждый год поднималась плата за его качающийся барак на пляже в Малибу, пригороде Лос-Анджелеса. Нэнси была первой женщиной, которой он сказал: «Я тебя люблю», первой женщиной, ради которой он был готов на жертвы.